Ян Кярнер - Женщина из бедного мира

В то время я была наивной и легкомысленной, какой в свои девятнадцать лет может быть неискушенная в жизни девушка. Работала конторщицей и жила с нелюбимым мужем. Вернее, я тогда еще не знала, что не люблю его, верила, что люблю, и страдала. Страдания эти были больше воображаемыми, чем реальными, и сейчас, спустя много лет, вспоминая о них, я не могу удержаться от улыбки. Но что поделаешь, воображение для молодой девушки многое значит, так что я не могу обойти его, должна примириться с ним, как с неизбежным злом. Поэтому в своем повествовании я не избежала доли сентиментальности, которая сейчас мне самой не по душе. Я говорю не о моем теперешнем душевном состоянии, а о том, что уже ушло в прошлое, — там же я не хочу, да и не смею ничего менять или приукрашивать. Решила чистосердечно рассказать историю своей жизни, и пусть это будет так.

Хорошо помню те три ночи (именно ночи играют важную роль в жизни молодой девушки), которые с такой остротой поставили передо мной вопрос: идти ли прежним путем или ступить на другую дорогу? Первой была ночь сразу же после того дня, как мне исполнилось девятнадцать, а в таких случаях, сами знаете, сердце девушки особенно чувствительно и склоняется к жалостливости. Был поздний час, на городских улицах царила тишина. В полном одиночестве сидела я дома, керосиновая лампа тускло освещала холодную пустоту тесной комнатки. Голова была тяжелая, правая рука ныла — дном я работала на пишущей машинке. Но надо было еще писать: на столе уже несколько дней лежало неоконченное письмо к матери, — она давно ждала от меня весточки. Но как закончишь письмо, если голова полна самых грустных мыслей? Хотелось избавиться от них, кому-нибудь поведать — стало бы легче на сердце. Матери я не могла рассказать всего, что мучило, она не поняла бы меня; и я не находила слов, которые принесли бы облегчение. Письмо снова осталось незаконченным, и по-прежнему лихорадочно горела голова.

Я много думала о своей прежней жизни, думала и впервые обнаружила (в самом деле: раньше я и не задумывалась об этом), что шла она тогда вкось и вкривь. Смерть отца где-то на польской границе в первую мировую войну, странствия сиротой по России, знакомство с ловеласом, первое увлечение — все это грызло меня, как дурной сон. Горят деревни по ту сторону Двинска, тянутся бесчисленные обозы раненых, а я мыкаюсь в битком набитых телячьих вагонах, бесцельно блуждаю по улицам Петрограда — всюду голод и холод… Все, конечно, уже позади! Сижу в комнатке, которую могу называть своей, она даже кажется немножечко уютной, и, слава богу, сыта!

Несчастной я не была, но была ли я тогда счастливой? Моя любовь — была ли она такой, о которой я мечтала, которую представляла себе, как единственное, неповторимое переживание? Я должна была — да, должна! — благодарить Ханнеса Мальтса, что он не оставил без ответа мое письмо, что он помнил меня и вызвал из этого постылого, чужого города. Но я не могу позабыть и слез той женщины, которую я застала в постели Ханнеса. Зачем он позвал меня к себе, если у него была другая? А я — почему я сразу же не ушла, когда увидела это?

Ясно помню первую ночь, которую я провела в одиночестве, — перед глазами упорно вставал образ соперницы. Я отгоняла его. Она стояла передо мной с кротким лицом страдалицы, и глаза ее беспомощно умоляли. «Я не хочу осуждать вас, но вы не будете счастливы с Ханнесом», — сказала она.

Слова эти глубоко запали в сознание. Как я все же добилась, что Ханнес стал моим, этого я потом не могла объяснить себе. В школьные годы мы были с ним хорошими друзьями, и в своих письмах Ханнес так красиво описывал наши тайные встречи, прогулки за город, первые поцелуи. Мне было жаль Ханнеса, когда он рассказал, как его обманывала жена.

Но в ту ночь, с которой начинается мой рассказ, я уже не знала, верить ему или нет. В голове засел вопрос: где он провел весь долгий день, где проводит ночи, оставляя меня одну? Он как-то сказал, что страдает из-за моего «прошлого», но ведь у него самого было «прошлое». Почему осуждают женщину за случайную ошибку, а мужчине позволяется все? По-моему, я делала Ханнесу только хорошее, и мне казалось несправедливым, что он оставил меня теперь одну. Чувствовала, что дальше так жить я не могу, я должна добиться ясности, — как он собирается поступить со мной. Терпит ли он меня лишь до того, пока найдет себе лучшую, или я стану его законной женой? Я была еще столь наивной, что видела идеал в «законном браке», не спрашивая, годится ли это таким, как мы, несхожим натурам. Я связала свою судьбу с первым попавшимся мужчиной, и у меня еще не возникало никакой мысли, что я могла бы расстаться с ним. Совсем напротив: когда он отсутствовал одну ночь, — возможно, по служебным делам, — я оказалась во власти грустных раздумий и отчаяния.

На самом деле я не была такой уж несчастной, но одиночество и бессонная ночь делают девушку несчастной. И тогда мужчина, которого она, по ее мнению, любит, кажется ей несправедливым и бессердечным, а другой, которого она еще не любит, но который уже стоит на ее дороге, представляется ей особенно искренним и участливым. Вспоминая теперь об этом, я должна признаться, что у меня уже был тогда этот другой молодой человек: Конрад Раудвере. Ведь это он сказал накануне вечером: «Несчастен тот, у кого уже нет никакой надежды, а у вас она есть. Представьте, что вся жизнь у вас впереди, жизнь и любовь, и вы уже не почувствуете одиночества». Да, Конрад Раудвере! У него были такие глубокие печальные глаза, и он всегда смотрел на меня с таким сочувствием, что хотелось чем-нибудь отблагодарить его, утешить. Думалось, что он много в жизни перенес и что такие люди понимают страдания других. Дружба его казалась мне достойной того, чтобы завоевать ее.

О любви, конечно, я еще не помышляла, но у меня было какое-то необъяснимое желание поставить Ханнеса Мальтса и Конрада Раудвере рядом, отдавая предпочтение последнему. Из головы не выходил вопрос: где сейчас Ханнес, когда вернется и вернется ли вообще? Думает ли он о том, что его Лилли одной жутко и холодно, что она страшится этой ночи? Придя наконец к убеждению, что Ханнес ничего такого не спросит, что ему и на ум не придет его «маленькая женушка» (помню, именно так я и подумала: «маленькая женушка»), я почувствовала, что голова моя склонилась на руки, из глаз потекли слезы. И вновь передо мной встал образ соперницы, но только уже с жестким и упрямым взглядом. Некоторое время я видела ее совершенно отчетливо, будто наяву, потом ее постепенно начала заволакивать пелена, прядь волос, спадающая со лба, закрыла лицо, и она отступила в темноту, лишь ясно виднелся ее красный рот — как открытая рана.