Ян Кярнер - Женщина из бедного мира

«Но стану ли я свободным человеком, живя с Ханнесом? — вновь спросила я себя. — Не будет ли он всегда обращаться со мной, как с легкомысленной женщиной, хотя он и большевик и должен, вроде, бороться за права женщины? Конрад — да, он-то мог бы считать меня товарищем!»

И, не находя ответа на свои многочисленные вопросы, я продолжала размышлять о будущем. Шел уже шестой час нового дня, когда я наконец заснула. А когда проснулась утром, первой мыслью моей было: «Конрад». И это решило мою судьбу.

Минуло еще несколько дней, и я порвала свои отношения с Ханнесом. Сама не пойму, как это произошло, — я решила оставить Ханнеса и стать женой Конрада. Все казалось каким-то непонятным сном. «Я ведь очень любила Ханнеса, — убеждала я себя, — а теперь так спокойно ухожу от него?! Возможно ли это?» Но верно было и то, что теперь я любила Конрада, что с ним мне хорошо. Хотелось смотреть и смотреть в серьезное, задумчивое лицо, в грустные глаза Конрада, хотелось, чтобы он не был хмурым и встречал меня с улыбкой. Хотелось делать ему только хорошее, с первого взгляда читать каждое его желание. Было даже трудно представить себе счастье, которое меня ожидало.

Мысли мои, конечно, были окрашены романтикой молодости, и вскоре время стерло эти поэтические краски. Сейчас я уже знаю довольно прозаическую причину, почему совместная жизнь с Ханнесом не давала мне воображаемого удовлетворения и не продлилась дольше. Как к мужу, я относилась к нему довольно безразлично, часто никакое чувство к Ханнесу во мне и не просыпалось. И уже возникало сильное влечение к Конраду. Теперь я знаю, почему оно возникло, и все же не считаю его менее прекрасным, чем когда оно было окутано поэтической пеленой.

«Боже милостивый, — снова взывала я, — помоги, дай мне силы, чтобы я опять могла вселить ему веру в счастье, сделай меня и его счастливыми! Он мне сам сказал однажды, что я могу вернуть ему веру в людей, могу вернуть силу воли и способность созидания. Если бы так оно и было, как бы я гордилась собой! Но что, если это не сбудется? Неужели смерть, неужели гибель в безбрежном море жизни, падение в бездонную пропасть? И нет никакого выхода из ее страшной пасти? Я не верю в воскрешение, не верю в перевоплощение через тысячелетия, для моего сознания это неприемлемо».

«Я не ищу бурь, — пыталась я тут же убедить себя, — мне хотелось бы спокойно жить и работать рядом с любимым человеком. И если Конрад на самом деле полюбит меня, то ничего большего себе пожелать я и не хочу. Цель моей жизни будет достигнута, я буду счастлива. Прошлое останется далеко позади, я не смогу забыть того, что было, но я не хочу снова переживать его, думать о нем. Светлым пятном сохранятся в памяти лишь мои отношения с Ханнесом. Бедный Ханнес, он хотел, чтобы я вернула ему веру, надежду, любовь; я не в силах была сделать этого, пусть не огорчается, пусть ищет и найдет другую. Он молодой, сильный, приятный человек. Однажды он сам заявил, что жизнь перед ним открыта, что он достигнет любви, славы, почета. Что ж, пусть ищет, может, и найдет».

Все эти пожелания вертелись в моей голове, мне хотелось поведать их Ханнесу и как-то утешить его, но я не нашла подходящего случая. Был вечер накануне того самого дня, когда мы расстались. Мы оказались на берегу моря возле «Русалки», куда я пошла с Ханнесом. Таинственный полумрак окутывал небо и землю, поодаль шумело открытое море. Время от времени в парке поскрипывали голые деревья, под ними призрачно передвигались лунные тени. Я ощущала загадочность природы, и сама себе казалась пылинкой в мире. Но Ханнес говорил с таким безразличием, что мне было больно слушать его, и я не смогла открыть ему своего сердца.

Однако на следующий день, когда я сказала ему, расставаясь, что вижусь с ним в последний раз, — не было ли слез на его глазах? Мы свыклись друг с другом, даже больше того… Но, по-моему, все же хорошо, что мы разошлись. Ханнес должен был уехать, и я надеялась, что успокоюсь и вскоре все забудется.

В душе я все же была очень благодарна Ханнесу. Он научил меня смотреть на жизнь другими глазами, я страдала, но это было мне наукой.

«Прощай, друг!» — мысленно воскликнула я.

Мне нужно было привести себя в порядок, прибраться в комнате, чтобы встретить дорогого гостя. Вечер мы отпраздновали с Конрадом, и я была совершенно пьяна от вина и любви. Так я выбрала свою судьбу.

И получилось, что с этой самой ночи все свободное время я посвящала только Конраду. Как-то сразу прервались мои дружеские отношения с Ханнесом. Они, по крайней мере внешне, превратились во что-то холодное, даже враждебное. Мы старались не встречаться, и если все же случалось видеться, то ни он, ни я не произносили почти ни слова. Я почему-то не осмеливалась взглянуть на него, но он сверлил меня — я это чувствовала — ледяным, пронизывающим взглядом. И мы расходились каждый своей дорогой. Это было, конечно, притворством: знаю наверняка, что любовь Ханнеса ко мне не угасла, что он с удовольствием поговорил бы со мной, услышал от меня доброе слово. А я сама? Ханнес не был мне неприятен, и, может, отчасти потому, что остро переживала разрыв с ним, я со всей страстностью привязалась к Конраду. Чистосердечно поведала ему о своем прошлом, ожидая понимания и доверия. Он не проронил ни слова, лишь его серьезное лицо стало еще печальнее и задумчивее. И мне причинило боль то, что я увидела его омраченным и страдающим. Но это продолжалось какое-то мгновение, потом он сказал: «Что было, то было, на том и оставим». Он показался мне очень добрым и нежным, и я была благодарна ему…

Хотя Конрад был рядовым революции, он обладал более широким пониманием и более ясным взглядом, чем иная признанная личность. Он считал долгом применять свои способности и умение всюду, где ощущалась нехватка нужных сил, помогать и организовывать везде, где что-то не ладилось, побуждать к действию тех, кто колебался, и предостерегать от неверных шагов чрезмерно увлекающихся. Дни и вечера его уходили на беспрестанные хлопоты, они отдавались комитетам, митингам, нередко и по ночам он думал о завтрашней работе, замышлял планы, прикидывал. Я удивлялась избытку его энергии, и, когда он однажды обронил, что это я разбудила его силы, я готова была ликовать от радости. Но вскоре я стала ревновать его к работе и ощущать страх за него самого.

Я любила смотреть на него, когда он выступал на митингах: лицо его становилось строгим, страстным, щеки пылали. А однажды, когда он говорил о защите революционных завоеваний и вспомнил баррикады, я представила его бездыханным или раненым. Сердце судорожно сжалось. «Нет, Конрад должен жить, во имя своей любви и своего народа. И если его все же ранят (о смерти я не посмела и думать), я хотела бы лечить его, дни и ночи, насколько мне позволит служба, сидеть у его кровати, быть ему сестрой милосердия».