Кристоф Хайн - Чужой друг

Мы рано легли спать. Было слышно, как мать уговаривает отца сказать, что он обо всем этом думает. Мать несколько раз повторила свою просьбу, поэтому я догадалась, что отец продолжает отмалчиваться.

Я попробовала уяснить мое нынешнее отношение к Хиннеру. Нет, нас больше ничего не связывало. Неделями и месяцами я даже не вспоминала о нем. Мы стали совершенно чужими. Почему же меня злит его связь с сестрой? Почему мне противно то, что меня не касается, уже не касается? Откуда эта обида? Недовольная собой, я заснула.

Второй день праздников прошел тихо. Мы спокойно коротали время. Настроение было так себе.

После обеда пришли тетя Герда и дядя Пауль. Мужчины заговорили о политике, а мать заставила меня рассказать о работе.

Вечером позвонил из Ростока Ханнес, муж сестры. К телефону подошла мать. Она спросила про внучку. Мать сделала мне знак взять трубку и поговорить с Ханнесом, но я отрицательно покачала головой. Я увела тетю Герду из комнаты и прикрыла дверь. Так матери будет легче врать про сестру.

Повесив трубку, мать передала всем привет от Ханнеса. Я взглянула на отца. Он не поднял головы. Я чувствовала, что в нем все кипит. Если бы отец был верующим, он сейчас, пожалуй, проклял бы мою сестру.

На следующий день я поехала за город фотографировать. Было холодно, и вскоре я озябла. Согреться поблизости оказалось негде — ни одного кафе, ни одной закусочной. И все же я вернулась домой только затемно.

Зачем я вообще приехала к родителям? Нам нечего сказать друг другу. Однако на следующий год я снова поеду к ним, а еще через год опять, и так до тех пор, пока «смерть не разлучит нас». И каждый раз я буду злиться на себя за то, что поехала, но мне никогда не хватит мужества порвать наши отношения, хотя, по сути дела, мы давно уже стали чужими.

Вечер мы провели втроем. Вспоминали мое детство, наш городок Г. и давних знакомых. Отец был весел и разговорчив, как никогда, а мать прямо-таки сияла от счастья. Странно, что у нас такие разные воспоминания о прошлом. Годы, которые для меня были страшными, тяжелыми, казались им прекрасными, полными шуток и забавных историй. Вероятно, родители были счастливы в ту пору, когда я была так несчастна. Мы никогда не понимали друг друга.

Вечер получился милым. Все было бы совсем хорошо, если бы один раз не возникла неловкая пауза, когда мать спросила о моих планах на завтра, а я ответила, что опять поеду фотографировать.

Расходясь спать, мы обнялись и поцеловались. Как когда-то. Только это было так давно, что теперь представлялось невероятным.

В воскресенье приехал Генри. На нем был коричневый костюм в крупную клетку, на голове — широкополая шляпа. Таким я его еще не видела и чуть не упала со смеху. Я сказала, что он похож на конферансье из второразрядного шоу. Генри слегка обиделся за свой выходной костюм, которым надеялся произвести впечатление. Когда мы пошли в дом, он погладил меня и шепнул, что хорошо бы поскорее остаться вдвоем.

Мать была ужасно рада приезду Генри. Она сочла это свидетельством доверия, залогом прежних, хороших отношений между матерью и дочерью, у которых нет друг от друга секретов. В приезде Генри ей хотелось видеть подтверждение того, что нас с ней еще многое связывает. Мать суетилась вокруг него, принесла пирожных, печенья, спрашивала, не хочет ли он еще чего-нибудь. Видно, Генри понравился матери.

Отец заговорил с Генри о его работе. Генри отвечал серьезно и рассудительно, поэтому отец тоже был доволен. Отца интересовали политика и производственные дела, поэтому он не любил, когда о них говорили легкомысленно или пренебрежительно. Отец не доверяет нашему поколению и считает, что у нас недостаточно развито чувство ответственности. Он боится утраты идеалов, которые для его поколения были вне сомнений. Отец разочарован: мы не оправдываем его надежд. Он скептически и раздраженно относится ко всему, что несет с собою новое поколение.

На вопрос матери, есть ли у Генри семья, он рассказал о своей жене и двух детях, словом, родителям пришлось проглотить еще одну горькую пилюлю. Правда, Генри добавил, что живет с женой поврозь, но это дела не спасло. Бедные старики, сколько потрясений выпало им на Новый год.

Вечером мы играли в бридж. Мать будто подменили. Было заметно, что ей хотелось понравиться Генри. Она вступала в борьбу за потенциального зятя, желая дочери счастья, скроенного по понятной ей мерке.

Позднее, уже в постели (мать спросила, где будет спать Генри, так как ей казалось приличней, чтобы он спал в гостиной, однако промолчала, когда я удивленно ответила: «Конечно, у меня»), Генри рассказал, что жена ему угрожала, хотя довольно туманно, поэтому он даже не понял толком, чем она, собственно, грозит. Жена сказала, что жить так дальше не может, но развода не даст. Неопределенная, многозначительная угроза. Я спросила, сильно ли его это беспокоит. Трудно сказать, ответил Генри. Ведь ничего не ясно. Он погладил меня и проговорил:

— За кого я беспокоюсь, так это за детей.

Мы лежали рядом, едва касаясь друг друга, молчали и курили. Каждый думал о своем, спокойно и в то же время с какими-то томительными предчувствиями.

На следующий день я помогала матери готовить новогодний стол, а Генри пошел с отцом во двор, где у отца был сарайчик. Потом Генри рассказал, что они что-то вытачивали там на токарном станке.

После обеда мы с Генри прогулялись по городу. День был ясный, солнечный. Выпавший за ночь снег затоптали, и теперь он лежал серый и грязный. Из подворотен дети бросали нам вслед шутихи. Одни ребята с визгом убегали в подъезд, другие со скучающими лицами наблюдали за нашей реакцией.

Было тепло, и мы шли в расстегнутых пальто. Генри спросил, чего я жду от него. Я не поняла вопроса и недоуменно подняла брови.

— Как ты представляешь себе наши дальнейшие отношения?

Я ответила, что не задумывалась об этом.

— И хорошо, — проговорил Генри. — Мне не хотелось бы разочаровывать тебя, да и самому не хочется новых разочарований.

Я сказала, что вполне с ним согласна. Генри загадочно произнес:

— Будем надеяться.

В церкви служили вечерню. Мы присели на последнюю скамью послушать. Кроме нас, здесь было лишь несколько пожилых людей. Священник все время поглядывал на нас. Вскоре у меня появилось ощущение, будто мы мешаем. Мы тут были чужими. Мы ушли из церкви.

По дороге домой нам повстречалось довольно много пар. У женщин из-под шуб выглядывали длинные платья, в волосах блестели стразы. Встречные поздравляли нас с Новым годом, и мы кивали в ответ.

На тротуаре перед зданием с вывеской «Бюро путешествий» стоял обгоревший автомобиль, в котором играли дети. Крыши у него не было. Опорные скосы, искривленные, с облупленным или запекшимся лаком, грозно торчали вверх.