Кристоф Хайн - Чужой друг

До сих пор мне удавалось уклоняться от домашних визитов к шефу. Я боюсь попасть впросак. Мне не верится, что его симпатии бескорыстны. Я нутром чую под ними второе дно. Стоит мне позвонить в дверь их квартиры, как уже через час уютное кресло окажется ловушкой чужих проблем, силками, расставленными на меня еще одним беднягой. Жаль, если мое — пусть даже с оговорками — расположение к старику, уважение к нему сменится всего лишь состраданием. Разумеется, у него есть проблемы, но, надеюсь, мне не доведется узнать про них. У меня полно своих проблем, как у Анны и моих родителей, у Хиннера и сестры. У жены Генри тоже проблемы. (Теперь, когда Генри мертв, ее проблемы не исчезли, а уступили место другим. Но и ее новых проблем я не хочу знать.) Только у бедной фрау Руппрехт больше нет проблем, зато они появились у домоуправа.

Я никогда не обсуждала с Генри его проблем. На некоторые он намекал, о других я догадывалась сама. Слава богу, удавалось избегать этой темы. Интерес к делам другого всегда ограничивался деликатным вопросом: «Как поживаешь?» Ответ на него всегда соответствовал нашему молчаливому уговору. Нам не приходилось опасаться неприятных сюрпризов друг от друга. Зачем докучать другому своими бедами? Зачем омрачать милое времяпрепровождение мыслями о неразрешимых проблемах? Вряд ли это действительно обогатит наше общение. Словом, у нас все в порядке. Когда ни спроси — у обоих все в порядке. Это служило нам прочной опорой, надежной гаванью в безбрежном море человеческих проблем. «Как поживаешь?» — «Хорошо! Все в порядке!» А если нет, то лучше оставаться одному и орать среди своих четырех стен. Когда бы мы ни встретились, у Генри и у меня все в порядке. Счастливой я себя не считаю, но и несчастной тоже. Я довольна, а это немало. Меня устраивает молчаливый уговор, который делает наши отношения простыми и удобными.

Генри умер восемнадцатого апреля. За день до этого мы виделись с ним. Перед работой я пила у него кофе. А через два дня я узнала, что он умер. Фрау Лубан позвонила мне в дверь и сообщила об этом. Не знаю, откуда она обо всем узнала. Наверно, она и это объяснила, но я забыла или не расслышала. Позвонив, фрау Лубан проговорила с порога:

— У меня плохие известия. Господин Зоммер умер. Я подумала, что нужно сообщить вам о его смерти.

Никогда не забуду ее взгляда, этой смеси сочувствия и жадного любопытства. Она попыталась пройти в комнату, но я помешала. Помешала тем, что осталась в дверях. Я была слишком ошеломлена, чтобы понять смысл ее слов. Фрау Лубан хотела взять меня за руку и отвести в комнату. Каким-то образом мне удалось отнять свою руку. Она еще что-то сказала, чего я опять не поняла. Фрау Лубан спросила, не надо ли мне помочь. Я взглянула на нее и ответила: нет. Она не двинулась с места. Тогда я сказала: спасибо — и захлопнула дверь.

Сев в кресло и закурив, я попыталась собраться с мыслями. Мне казалось необходимым принять какое-то решение. Меня ужасало, что я сижу и курю, даже приблизительно не представляя себе, как быть дальше. Сегодня мне самой удивительно, почему я ни на минуту не усомнилась в известии о смерти Генри. Мне даже в голову не пришло перепроверить его. Почему-то это не было для меня неожиданностью. Я ничего не могу объяснить, но это так. Генри умер внезапно, вдруг, скоропостижно. Это было ужасно, но не неожиданно. Не то чтобы я предчувствовала его смерть или опасалась за его жизнь. Я вовсе не была готова к известию о его смерти. И все же оно не застало меня врасплох. Это было странно и непонятно.

Генри убили.

Я позвонила товарищу Генри по работе, господину Кремеру, с которым уже виделась однажды. Тогда я понравилась ему, он даже пробовал со мной флиртовать. Потом я иногда разговаривала с ним по телефону, когда звонила Генри на работу.

Я спросила господина Кремера, на какой день назначены похороны. Он ответил, что не знает, так как полиция еще не разрешает взять тело. Я испугалась. Он спросил: вы слушаете? Я поспешила ответить. Мы договорились встретиться в ресторане после работы.

Войдя в зал, Кремер поискал меня глазами. Его взгляд дважды скользнул по мне, не узнавая. Я помахала ему рукой. Он был бледен и рассеян. (Теперь он не пытался со мной флиртовать.) С его лица не сходила нервная улыбка. Он был смущен, я не могла понять почему. Потом Кремер все мне рассказал. Генри убили на его глазах. Они пошли в пивную. Несколько парней стали смеяться над шляпой Генри. Но Генри и Кремер не обращали на это внимания. Тогда один из парней потянулся за шляпой, Генри удержал ее. Они оба вцепились в шляпу, и Генри пригрозил парню отлупить его. Они вышли из зала. Шляпу Генри отдал Кремеру. Следом двинулись остальные парни, Кремер пошел за всеми. В нескольких шагах от пивной Генри и парень стали друг против друга, остальные окружили их. Генри поднял руки, пританцовывая на месте.

— Когда-то Генри был боксером. Вы знали об этом?

Нет, я не знала.

Генри двигался довольно профессионально, но парни смеялись над ним. Для разминки он несколько раз ударил по воздуху. Потом ударил парень. Генри упал. Рухнул как подкошенный. У парня оказался кастет.

Когда Генри упал, Кремер бросился к нему. Генри лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Над левым виском выступила кровь. Кремер решил, что Генри только потерял сознание. На самом деле он был уже мертв. Ребята стояли вокруг. Вдруг кто-то из них бросился бежать, за ним остальные. Один крикнул Кремеру, чтобы тот держал язык за зубами, не то и ему конец. Из пивной вышли люди и поинтересовались, что случилось. Кремер попросил вызвать врача и полицию. Шляпу он все еще держал в руках. К этому моменту Кремер уже догадался, что Генри убит. После допроса Кремера отпустили домой. На следующее утро полиция доставила его с работы в участок. Тех ребят уже собрали туда для опознания. Парень, ударивший Генри, плакал. Ему было семнадцать лет. Большинство из ребят оказались несовершеннолетними, ни одного старше двадцати. Потом Кремера отпустили. Полицейский, который провожал его, спросил, почему он не вмешался. Кремер ответил, что все произошло слишком быстро. Генри улыбался, собираясь драться с парнем. Из пивной он даже выходил со скучающим видом, а он, Кремер, и не верил всерьез, что будет драка.

— Теперь, конечно, я корю себя, — сказал Кремер. — Но поверьте, я не виноват. Что я мог поделать?

— Да, конечно, — сказала я.

Он посмотрел на меня с надеждой, будто я и впрямь могла снять с него вину. Вину, которую он сам внушил себе и которую ему теперь трудно будет снять с себя.

Я молчала, поэтому он начал крутить в руках бокал. Глядя себе на руки, Кремер пробормотал:

— Большое несчастье. Это и для меня большое несчастье.

Я кивнула. О похоронах он еще ничего не знал. Полиция пока не разрешила забрать тело. Это могло затянуться еще на несколько недель.