Фигль-Мигль - Долой стыд

— Заметили, Имперский разъезд стали приглашать? Сперва дискуссии, затем — координация. С ними теперь будут сотрудничать . Совместная оппозиционная деятельность, каково?

— Логично. Они, в конце концов, тоже оппозиция.

— В гробу такую оппозицию! — Он помолчал и упавшим голосом добавил: — Я не знаю, что делать. Я не могу сотрудничать со штурмовиками. Как это вообще называется?

— Реальная политика это называется.

Итак, Нестор считал, что у него есть честное имя, и дорожил им. Много неожиданного узнаёшь о людях совершенно случайно.

— Меня обманули, — сказал он с острой жалостью к себе, несчастному. — Меня! И этот ещё стоит, ухмыляется!.. Да, кстати, а что с моим поручением? Намекнули?

— Намекнул, намекнул, — спокойно соврал я. Ну ты дебил . — Напугал. А что, хотите переиграть? Станислав Игоревич мстительный товарищ. Помнит по имени каждого клопа, который его укусил.

— Да знаю я, знаю. Но скоро люстрация... думаю, вопрос закроется. — Он заговорил как ветеран-полковник и даже позу принял. — Я прослежу.

— А! Готовы списочки?

— Да, только это секрет. Пока что. Особенно насчёт Станислава Игоревича.

Он был из тех людей, кто, произведя тебя в подельники, сразу же перестаёт стесняться.

— Да?

— Потому что его там не должно быть. Я внесу в последний момент. Не согласовывая.

Нестор-партизан, Нестор-диверсант. Чем ещё ты меня удивишь, друг ситный?

— И не надо делать сейчас большие глаза. Иногда правда за отдельным человеком, а не коллективом махинаторов!

Мне хотелось протереть не столько глаза, сколько уши.

— ...И давно вы?

Не так уж кардинальны оказались изменения. Он не смог: а) не похвастать; б) похвастать аккуратно.

— О, раскусил-то я его сразу. Но долго верил, что в руководстве понимают тоже. Какая разница, понимают там или нет, если такие решения выдают! Какое тяжёлое дело — политика, — заключил он с мукой. — И неблагодарное. Будут у меня, я чувствую, проблемы. Предвижу. Но по-другому не могу. Уж если этот не враг, тогда кто?

Он чувствует. Предвидит. Готовится пустить коту под хвост свою карьеру в Демконтроле. (Нет, врёшь. К карьерному взлёту ты готовишься, интервью и овациям.) Затеял переворот, раскол. Мой, десять раз нецензурно, Нестор.

Занавес.

Наша жизнь состоит из людей, которые нас окружают, и с их исчезновением исчезает и она: постепенно, часть за частью, а после пятидесяти на освободившееся место редко приходит что-нибудь новое. Когда вымыло временем даже тех, в ком я мало нуждался и не ценил, я ушёл в пустоту, как под воду. Этот молодой человек и всё, что с ним связано, заставили меня всплыть — но я поднялся на поверхность как опутанный водорослями утопленник, страшный полуобглоданный труп. Вот вы мне и скажите, товарищ майор, к благу ли объявляются такие кадавры на своём пути из ада в мертвецкую. (Не люблю слова «морг».)

Знай всё это посетитель, которого я обнаружил на своём пороге, открыв на звонок дверь, он дважды бы подумал, стоит ли ему приходить, — и в любом случае не пришёл бы так, как пришёл.

Это был тот самый иссохший узколицый человек из парка, настырно втиравшийся в мою жизнь.

— Как вы узнали, где я живу?

— Проследил.

Разумеется. Мог бы не спрашивать. Он думал меня напугать этим признанием и своей ловкостью, как оружие он предъявлял ужасный мир теней, шпионов, наушничества, умолчаний, улыбок, которые кажутся гримасами, и гримас, которые и есть улыбки... я был хорошо подготовлен. И если он воображал, что стоит сейчас передо мной грозным будущим, не менее грозное прошлое таращилось на него, пусть он не чувствовал, из-за моего плеча.

— Чем могу?

— Я хочу, чтобы вы меня выслушали.

Они все теперь говорят «я хочу» вместо «прошу», или «не могли бы вы», или, на худой конец, «пожалуйста».

Вы мне как-то сказали, что я не разбираюсь в людях, потому что не испытываю к ним интереса, а в тех редких случаях, когда испытываю, начинаю фантазировать, вместо того чтобы наблюдать. (Таким образом, товарищ майор, я нафантазировал себе вас. Вполне возможно.) Этот тёмный человек, не представившийся и не спросивший моего имени, был мне отвратителен. Что само по себе ещё не препятствовало гипотетическому интересу, но лишало меня почти всех — кроме зоркости — преимуществ естествоиспытателя. А что до фантазий, так я никогда не тратил их на людей, которые мне не нравились.

А хуже всего было то, что я его не боялся.

— Что вам нужно от моей семьи?

— Вашей семьи?

— Не притворяйтесь! Там, в парке, вы подошли к моей внучке. Я всё видел. И вы видели. И, увидев, сбежали.

Вот видите! Я должен был молчать и ждать, вынуждая его говорить моим молчанием, но напал первым, и не просто от растерянности, как человек, захваченный врасплох, а поразмыслив и решив, что так будет лучше. Я был уверен; я не видел возможности недоразумения. Какое тут могло быть недоразумение? Машенька стояла со своей подругой, он подошёл к ним и заговорил как со знакомыми.

Подозрение охватило меня не прежде, чем он произнёс первые слова.

— Так, значит, — начал он и оборвал себя.

Ах, где ваши уроки, товарищ майор! Я попытался исправить, что можно, и очень плотно закрыл рот. Так мы какое-то время стояли, всё ещё, между прочим, в дверях, и сердито смотрели друг на друга.

— Нет, давайте обсудим, — сказал он наконец и вопросительно повёл рукой, намекая, что хочет пройти.

Я не дрогнул. Укрепился, как адамант.

— Обсудим что?

— Ситуацию. — Очень многозначительным тоном. — Вы, следовательно, в курсе?

Здрасте пожалуйста. Он, выходит, подразумевал существование «ситуации», в которой, предположительно опасно, были размещены он сам, моя внучка и бог знает кто ещё как действующие лица и, вероятно, я как наблюдатель. (Этот момент был не хуже любого другого, чтобы делать наблюдения, раз уж я решил практиковаться.)

Я сказал:

— И?..

Это можно было понять так, что я, по его выражению, полностью «в курсе» и открыт для переговоров. И это можно было понять так, что я, в курсе или не в курсе, крайне недоволен и жду пояснений. А вот как хочешь, так и понимай, подумал я злобно.

Вместе с тем, как озноб после бессонной ночи, нарастала тревога. Вы понимаете, товарищ майор, о жизни дочери и внучки я не знал вообще ничего. Если Машенька угодила в какую-то историю, любое моё слово могло ей навредить. Конечно, я не верил, что она замешана в уголовщину. Политика, неверный выбор друзей — всё что угодно, — её могли, в конце концов, элементарно обмануть, — только не воровство. Простейшее объяснение пришло мне на ум, товарищ майор: внучка всего лишь ходит к психотерапевту — да, увы, к этому молодому человеку, — и узколицый подкараулил её так же, как подкараулил меня. Оставалось выяснить зачем.