Фигль-Мигль - Долой стыд

— Вам сейчас нужнее не психотерапевт, а охрана.

— Моя жизнь стоит значительно меньше, а я не люблю переплачивать.

Ладно, подумал я. Остришь — значит цел.

— Некоторые смеются, чтобы не кричать в голос от ужаса.

На этот акт нахальства я не ответил. Некоторым до невроза важно оставить последнее слово за собой.

— Другому бы крышка, — сказало, выслушав мой доклад, начальство, — а этот выкрутится. Выкрутится, сам увидишь. И мы ему не станем мешать. Дело не наше? Не наше. Моральную помощь оказали? С довеском. Думает нам свою масонскую эстафетную палочку втюхать? Зря он так думает. И ты не лезь!

Это было в духе начальства. Сначала оно куда-то тебя отправляет, а потом кричит, что не надо было соваться.

— Палец о палец даже не стукну.

— Че-го? Развеселился!

— Так точно!

— Ну вот. Можешь же быть тупым, когда захочешь. Эх, Кира, дорогой ты мой. — Пошла увертюра «начальство; человеческий облик», которую я ненавидел больше издевательств и ругани. — Креслу моему не завидуй. Что кресло! Сколько от него геморроя! Ты через пару часов сигаретку в зубы и домой — девки, молодость, — а начальник твой и в постели будет не так ворочаться, как, может, хотелось бы, а исключительно от дум. Тяжких и муторных! Развели политику посреди выгребной ямы! Только чтобы меня по этому делу оплести — так надорвётесь, уродцы! Паутина-кружевá!

Я проглотил вопрос, кого он имеет в виду. Старый интриган никогда не откровенничал с подчинёнными, но все его враги помещались в том же телефонном справочнике, что и он сам, и все его тревоги имели источником те же вожделения и страхи. «Ключевые игроки», как любят говорить о них журналисты, особенно те, кто и себя, прости господи, считает «игроками». Фигуры на доске. Время от времени бросающие в топку своих интриг нас, мелких сошек, и — поэтому или почему другому — не видящие причин с дровишками и хворостом миндальничать. И я представил, как славно мне бы жилось при таком начальнике, как фон Плеве, который, конечно, не моргнув бы принёс меня в жертву государственным или личным интересам, но никогда не забывал бы вести себя так, словно видит во мне человека. Может, даже и для меня нашлось бы чёрное похоронное сукно в общих запасах...

— Ты всё ещё здесь? Размечтался? Иди уже, наконец, работай!

Я не стал обращаться к Блондинке. Блондинка говорил: «Я не вмешиваюсь в чужие дела, они того не стоят». Странное поведение Штыка, учитывая последствия для нас, было дело не вполне чужое, но на нём повисли такие усложняющие детали — некоторые, черт их знает, просто для красоты, как на ёлке, — что здоровый человек Блондинка шарахнется в сторону после первого взгляда, и кто его за это осудит. Я пошёл к — ха-ха! — Максиму Александровичу, но прежде, чем идти, привёл в движение план «Павлик Савельев».

При последней встрече Павлик Савельев робко спросил: отпустите меня? — и я ответил: отпустим, но сперва ты кое-что сделаешь. Я и сам не знал, что он должен будет сделать, и сказал так, про запас и по обычаю. И гляди, как пригодилось. (Всегда пригождается.)

Многие владельцы записных книжек подписывают их, как и положено, на форзаце или первой странице — имя и номер телефона — на случай, если книжка потеряется и будет найдена кем-то, кто не сочтёт за труд её вернуть, если только сможет узнать кому.

Многие, с некрепкими нервами, не делают владельческую надпись именно потому, что не хотят, чтобы потерянное связали с ними и вернули прошедшим через чужие руки и любопытные носы — лучше уж пусть не возвращают вовсе.

Серенькая книжечка была без надписи, но я её уже видела и знала, чья она.

Не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто я шарю по карманам. Не шарю; по карманам у Максимчика тем более. Похолодало, Максимчик переоделся в дублёнку, куртка осталась на вешалке. Её нужно было постирать и убрать на зиму, а перед тем, как стирать, всегда проверяешь карманы — это не называется «шарить». Всё, что там было, я отнесла на письменный стол: мелочь, жвачка, скомканные бумажки, скомканный носовой платок (его тоже в стирку, подумав), карандашик, микрофонарик, чехол от очков без самих очков внутри... вот эта серенькая книжечка с приметным пятном на обложке, словно Станислав Игоревич стал отскребать краску ножиком, изрезал кожу и сдался. Я полистала её, только чтобы убедиться: та самая и его почерк.

Откуда мне знать, какой у Станислава Игоревича почерк?

Конечно, сейчас люди редко пишут от руки. Но так вышло, что я заглянула к нему в кабинетик позвать пить чай, и со стола от сквозняка полетели бумажки, и я присела их подобрать, и не могла не увидеть мельком написанное, а то, что писал Станислав Игоревич, он сам мне и сказал. Сообщил, что пишет от руки в порядке терапии, потому что его это успокаивает. А вы, Анжела, как снимаете стресс?

— Да никак. У меня не бывает.

— Что, совсем ничего не беспокоит?

Нет, говорю, во всяком случае, не до такой степени, чтобы приходилось себя успокаивать. И что такого сказала? Так и заурчал от удовольствия, как толстый злой кот.

Я уже говорила, что Станислав Игоревич, хотя он самая яркая звезда в Фонде, не только мне кажется очень неприятным человеком. В его присутствии никто не сидит спокойно, не жуёт спокойно, и все начинают отчаянно следить за собой, боясь ляпнуть что-нибудь, дающее повод к насмешкам. Как говорится, не в своей тарелке. И я подозреваю, что Станислав Игоревич из-за всех этих смущений и ёрзаний сам очень даже в тарелке, устраивается в ней с ногами, как на диване, и наслаждает себя.

— Я восхищаюсь вашим здравым смыслом, Анжела! — торжественно сказал он. — Я только не постигаю, что человека с таким несокрушимым здравым смыслом могло сюда привести. Вы ведь не работаете в Фонде? Штатно, на зарплате?

Нет, говорю. На зарплате я в другом месте. Он подождал, но я не сказала ему в каком. Не то чтобы я стыжусь своей кассы. То есть, конечно, стыжусь, но если бы меня спросил Пётр Николаевич, ему бы я ответила, а говорить этому... нет, не знаю, как объяснить.

— Ну-ну. Здравый смысл решил внести свой вклад в духовную обороноспособность, да?

И потом:

— С практической точки зрения самый ценный человеческий актив — это сила воли. Люди тебе, как правило, поддаются. Одни рады сложить ответственность, другие по разным причинам боятся конфликта. Здравый смысл работает в предложенных обстоятельствах, но предлагает их всегда воля. Die Wille, как помните. И вы представить не в состоянии, что она способна предложить.

И потом:

— Берегите себя, дорогая.

Он говорил со мной, а в руке держал записную книжку — положил было на стол, но подхватил снова, потёр, покрутил... столько в итоге привлёк внимания, что я её разглядела и хорошо запомнила.