Фигль-Мигль - Долой стыд

— Выйду замуж, детей рожу и буду растить.

— Только не говори, что за этого урода.

— Зайка, но он не урод. Просто с пунктиками.

Мы сидели на обтянутой кожзаменителем кушетке, какие стоят в поликлиниках, и из тёмного угла был виден свет в коридоре, убитый старый паркет, бегущая по стене то ли тень, то ли трещина. Не мешало бы здесь всё помыть и почистить.

— Слушай, у меня друг — психотерапевт. Ты не хочешь с ним поговорить?

— О чём?

— Вот об этом!

Ну что я могла сказать? Что Максимчик визита к психотерапевту — может, ещё и психоаналитику — мне никогда не простит. Что для него это будет обман доверия. Что для меня это будет унижением. А для нашей будущей семейной жизни — катастрофой.

Кирюша истолковал моё замешательство по-своему.

— Я сам ковыряния в мозгах не одобряю, — сказал он. — Но с этим доктором всё путём. Он правильный парень. Поможет тебе... взглянуть объёмно. Проанализируешь, выговоришься – –

— Но я не хочу выговариваться. Мне не нужно... объёмно.

— Вот ты потому и упираешься, что на самом деле очень даже нужно. Что смешного?

Я, как ни старалась сдержаться, всё-таки фыркнула. От него последнего можно было ожидать пропаганду психоанализа.

— Ой, ну прости, прости! Я не думала, что тебя интересуют такие вещи. Вам в комитете это, наверное, обязательно? Психолога посещать?

— Я не хожу с синяками по всему телу!

— Ну откуда ты знаешь, что по всему?

— Догадался, — рявкнул он и разобиделся. А потом сказал, что я не соображаю, что делаю, точнее говоря, позволяю делать с собой. И что скоро и соображать будет поздно. И не удивительно, что я столько времени провожу в Фонде — не домой же мне в самом деле идти. И ещё много подробностей о бедном Максимчике, которого он в глаза не видел, но считал, что видит насквозь. А я только глазами хлопала и повторяла, что он ошибается. Поговорили по душам так поговорили.

Волоски и ниточки, вся моя сложная система оповещения была порушена. Проклятье, я мог сделать это и сам. Я просто не помнил, привёл ли я её в порядок, закрывая сейф в прошлый раз.

Я дважды — или уже трижды? — отключался при посторонних. Допустим, старого сумасшедшего мои бумаги заинтересовать не могли, а у Нестора не хватило бы ума оперативно среагировать. (Примерно из-за таких допущений летит в тартарары налаженная жизнь.) И вроде всё было на месте. И теперь, когда Штыка не стало, кто будет приставать и допытываться, что там по-настоящему на месте, а что как бы и сдвинуто. И что из всего этого кому-то (Нестору, старику, третьим лицам за их спинами) так уж понадобилось.

Секрет никогда не имеет объективной ценности. Мусины секреты, Сонины секреты — какой шантажист придёт ради них ковырять мой сейф? Даже гостайны существуют только для тех, кто может ими воспользоваться или точно знает, кому и как продать, не потеряв в непереносном смысле голову.

Уговаривай себя, уговаривай!

Расстроившись, я как следует закинулся и приложился и совсем забыл, что должна прийти Соня. Она отменила уже два сеанса по мере того, как её счастье набирало обороты, но сегодня пришла. Поделиться, я так предполагаю, радостью.

— Доктор?

— Да?

— Доктор?

— Да?

— Максим, да очнитесь вы!

— Как вы меня назвали?

— Не дёргайтесь. Сядьте поровнее. Голову сюда. Дайте-ка расстегну. Вода где? Подождите, у меня перье в сумке. ...Вот хороший мальчик. Вы когда сердце проверяли в последний раз?

— Мне ещё сорока нет!

— Инфаркт молодеет.

Со стороны это, подозреваю, выглядело очень глупо, но я был тронут. Я всегда считал, что любой из моих клиентов, увидев меня лежащим в луже с кинжалом в спине, перешагнёт и пойдёт дальше.

Соня не сделала ни одного лишнего движения. (Вот так же, наверное, деловито и чётко она давала отпор своему незадачливому насильнику.) Убедившись, что я дышу и в сознании, она вернулась на кушетку и задумчиво продолжила:

— О себе заботятся только такие мужчины, которых и не жалко было бы потерять. Чем он лучше, тем безответственнее относится к своему здоровью. Почему так, доктор? Сидите, не двигайтесь. Я вам скажу почему. У правильных мужчин, видите ли, есть ценности, приоритеты, дело жизни — все эти вещи, которые мешают окружающим, жене во всяком случае. Только без этих мешающих вещей получается ничтожество, которое живёт от кардиограммы к кардиограмме. Кардиограмму-то сделайте, не тяните.

— И так прекрасно помру.

— Да уж конечно. Ничего с вами не случится. Переутомились, и всё. Скоро праздники, отдохнёте. Едете куда-нибудь? Мы с Димой едем в Париж. Что-нибудь привезти?

Все едут в Париж, подумал я. Вот и Блондинка говорил, что едет. Даже моя сладкая дура положила на стол рекламный буклет с зимними видами спорта.

— Себя назад привезите. В целости и сохранности. ...Соня, что случилось с вашим отцом?

— Вот теперь я вижу, что вам полегчало.

— И всё-таки?

— Он погиб.

— В девяносто первом?

— Почему в девяносто первом?

— ...Вы что-то говорили насчёт ГКЧП.

— Ничего я такого не говорила!

Очень даже сказала, подумал я, и не удивительно, что теперь отпираешься. Врущий человек, если он говорит много, не может не проговориться. Его спасает только невнимательность слушателей. Но если слушатель сидит цепкий и сосредоточенный, и с кипой записей, которые он время от времени просматривает и осмысляет... о, такой выведет лгуна на чистую воду.

Не в стиле ретивого следователя. Это Крыса может в своём кабинете уличать и трясти протоколом, хотя и он так не делает. Какой смысл ткнуть свидетеля носом: вот же вы сами сказали такого-то числа полгода назад, — если тот немедленно завопит, что его вынудили, что его неправильно поняли, что все эти показания — фальсификация. Тем более завопит Соня.

— Ладно, — сказал я, — ошибся. Так и когда это на самом деле было?

Настроившийся на битву человек оказывается немного дезориентирован, когда с ним никто не бьётся. Он весь такой сам в броне плюс на танке, а вокруг вдруг пляж и рекламная съёмка «Баунти». И даже танку понятно, кто в такой ситуации выглядит дураком.

— Ну, допустим, у папы в девяносто первом были проблемы, — сказала она осторожно. — Но он выкрутился. Сжёг партбилет, конечно. И сделал заявление, что не поддерживает... то есть наоборот, поддерживает... Кого надо — поддерживает, кого не надо — нет. Неужели вы не понимаете, насколько мне неприятно об этом говорить?

— Ну а потом?

— А потом он просто исчез.

— Как это исчез?

— А как люди исчезали в девяностые? Вышел из дома и не вернулся.

— Но он не просто какой-то человек. Он действующий сотрудник... Он был действующий?

Соня уже раскаивалась, что дала вовлечь себя в этот разговор, и её красивое, без возраста, лицо застыло. (Чёрта с два Соня Кройц позволит себе лишнюю гримасу, улыбку. Гримасы, улыбки — проводники морщин.) Если я продолжу давить, она просто нагромоздит очередную гору лжи.