Пэм Дженофф - История сироты [litres]

Я хватаю Тео покрепче и сломя голову бросаюсь к шатру.

Я стою на площадке над ареной. Одна, снова одна.

После того, как Ноа ушла, я забралась вверх, на площадку. «Скатертью дорожка», – хотела сказать я, представив, что она уйдет. Но теперь я чувствую, как меня раздирает от этой потери. Но в этот момент я проклинаю не ее, а себя. Как я ненавижу себя за то, что снова позволила себе о ком-то переживать. Вспоминаю Эриха, который меня бросил. Я хорошо запомнила урок, который получила в тот день, когда покинула Берлин, впечатала его себе в голову, давно пора было понять: единственный человек, на которого я могу положиться – это я сама.

«Тут – то же самое», – думаю я. Теперь, когда Ноа ушла, я могу спокойно воспользоваться документами и поехать к своему брату. После финального поклона я уйду, чтобы никто не заметил моего отсутствия. Я отгоняю мысли о Ноа и Тео в сторону и думаю о Жюле, который ждет меня.

Музыка подает мне сигнал – мой номер начался, – и я отвязываю веревки от креплений. Эммет в последнюю минуту сообщил мне, что добавил номер с испанской паутинкой обратно во второе отделение. Только тогда я заметила новые веревки, наскоро установленные в том же месте, где повесился часовщик всего несколько дней назад. Я хотела отказаться. Причина была не в гибели Меца. Я не репетировала несколько недель, и один номер с трапецией – это уже достаточно тяжело для меня. Однако я не хотела давать Эммету повод для конфликта. В конце концов, это выступление будет последним перед тем, как я уеду отсюда навсегда.

Я обвязываю себя веревками и шагаю с площадки. Здесь нет перекладины, за которую можно крепко держаться, только две тонкие полоски атласа. Я кручусь на них, вытягивая ногу. Трапеция, как я однажды говорила Ноа, похожа на гимнастику, тогда как испанская паутинка – на плавание, безупречное и грациозное. Во всяком случае, оно должно таким быть: мои руки ослабли после недель без тренировок, мои движения слишком резкие. Мне тяжело дается этот номер. Но зрители, кажется, ничего не замечают.

Я возвращаюсь на площадку под гром аплодисментов, все мое тело покрылось потом. Я не спускаюсь вниз. Мой номер последний перед финалом, и я должна остаться здесь на финальный поклон. Вдруг слоны становятся на дыбы, скидывая своих наездников, и внизу раздается крик.

– Огонь! – кричит кто-то.

Теперь я вижу его: языки пламени за одной из трибун поднимаются все выше с каждой секундой. Огонь пока только на одной стороне палатки. Если сейчас все отправятся к дальнему выходу, все обойдется. Мы не раз проводили учебную тревогу. Если бы здесь был герр Нойхофф или Петр, они бы велели толпе сохранять спокойствие.

– Огонь! – снова кричит женщина, и все начинают бежать, сбивая друг друга с ног, падая. Зрители, сидевшие на первых рядах, бегут на арену, пугая слонов, от чего те начинают наступать на зрителей.

Я лихорадочно смотрю на ужас, который творится внизу. Горит уже весь шатер. Раньше работники схватили бы ведра с песком и водой, которые мы всегда так тщательно расставляли рядом с каждой опорой, и попытались бы спасти шатер. Но теперь рабочих практически нет, Эммет всех распустил. Силач кидает песок на огонь, но бросает ведро, убегая в противоположную сторону. Пытаясь спасти слонов, дрессировщики стараются вывести их из палатки. Но звери противятся, встают на дыбы от страха, и дрессировщики убегают, теперь каждый сам за себя. Тигр лежит на боку неподвижно, надышавшись дыма. Каким будет цирк без него? Под светом пылающего неба я вижу темную фигуру Эммета, он убегает – трус: каким был, таким и остался.

Я неподвижно стою на площадке, глядя на сцену внизу, как будто это происходит где-то вдалеке от меня, как будто это кино. Но жар чувствуется все сильнее, напоминая, что это реальность. Я вспоминаю, как совсем недавно, до того, как получила письмо Жюля, я хотела умереть. Если я сейчас ничего не сделаю, мое желание исполнится. Будет ли это ужасно? Я чувствую, как Жюль и жизнь в Америке ускользают от меня, как сон.

Нет. Я качаю головой, стряхивая с себя наваждение. Мой брат ждет меня. Я должна выбираться. Я спускаюсь на лестницу. Но в этот момент один из слонов разворачивается, стукается об лестницу и выбивает ее из креплений. Она начинает угрожающе качаться. Я хватаюсь за перила, а она начинает наклоняться. Она накренилась в одну сторону и в любую секунду может упасть.

Я отчаянно кручу головой. Гриф трапеции находится в нескольких метрах надо мной, не смогу достать. Делаю выпад, хватаясь за нее одной рукой. Пальцы смыкаются на перекладине. И что теперь?

Слишком много людей внизу, под сеткой, прыгать опасно. Я смотрю на дальнюю перекладину, затем с силой раскачиваюсь, чтобы добраться до нее. Но она слишком далеко, это бесполезно.

Я обреченно повисла на перекладине, дым наполняет мои легкие, щиплет глаза. Руки, уставшие после выступления, пульсируют от боли. Я должна держаться. Еще несколько минут, и никого не будет под сеткой, и я никого не задену, если упаду. Но будет уже слишком поздно, сетка под нами теперь горит, я не смогу приземлиться так, чтобы не травмировать себя.

– Астрид! – зовет меня голос сквозь дымную завесу. Ноа. Она стоит в проеме шатра. Почему она вернулась? Она идет ко мне с широко распахнутыми испуганными глазами.

– Астрид, держись!

Ноа смотрит на Тео, который корчится у нее на руках, потом снова на меня, не зная, что делать. Я вижу, как она пытается передать Тео одной из танцовщиц, умоляя ее забрать его на улицу от дыма и изнуряющего жара. Но танцовщица в панике убегает, не забрав ребенка. Ноа идет к дальней лестнице, держа Тео на руках.

– Выбирайся отсюда! – кричу я. О чем она только думает, подвергая ребенка и себя такому риску? Но она продолжает карабкаться наверх. Наверху она сажает Тео как можно дальше от края, чтобы он не скатился с площадки, и зацепляет его пеленку. Затем она хватает гриф и прыгает, она так странно выглядит в обычной одежде.

– Астрид, хватайся за меня, – кричит она, раскачиваясь ближе ко мне. Я не отпущу гриф. Она никогда не ловила. Она не сможет. – Астрид, надо выбираться. – Спасение от рук Ноа – это последнее, что мне нужно сейчас. – Петр хотел бы, чтобы ты боролась, – добавляет она. – Не сдавайся просто так.

– Петра здесь нет, – тупо повторяю я.

– Знаю. Но есть мы. И если ты не отпустишь, умрем мы все, даже Тео. Астрид, ты должна прыгнуть. – Ее слова, как эхо тех слов, которые говорила я, когда она только пришла в цирк, и это чистая правда. Я переворачиваюсь и цепляюсь за перекладину ногами, вытягивая руки в ее сторону. Раскачиваюсь и пытаюсь дотянуться до нее. Она упускает момент, и я пробую еще раз.

Наши руки сцепляются друг с другом, и в ее глазах я вижу триумф.