Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Анри, ты омерзителен!

— Хочешь пари? Я, правда, забыл, что ты сам был душкой-военным и, возможно, уже пытался кое-что предпринять в этом направлении… Впрочем, и сейчас еще не поздно. В восемнадцатом веке, знаешь ли, было немало аббатов, которые прибегали к подобным методам обращения заблудших овечек.

— Да замолчи ты!

— Ладно, Жан, только не будь смешон. Ты же в самом деле питал слабость к Катрин, и если б не твоя проклятая гордость, ты бы в конечном счете женился на ней. Ведь наш брак с Мадлен явился, так сказать, дублем твоего брака. Они решили взять в семью профессора, потому что заупрямился военный. Разве не так?

— Не вмешивайся, пожалуйста, в мои дела.

— Но ведь ты-то вмешиваешься в мои!

— Такая уж у меня обязанность.

— Обязанность? Да кто дал тебе на это право? Если говорить о праве старшинства — хотя это тоже ерунда, — то старший все-таки я. Что же до сутаны, то пора бы тебе знать, что меня этим не проймешь. Если уж рядиться, так лучше в пятнистый комбинезон десантника. По крайней мере ты выглядел бы в нем мужчиной…

Анри вовремя поднял руку и успел парировать удар брата. Другой рукой он схватил агрессора за сутану и рывком сбил его с ног. Оба покатились по полу, но это уже была не схватка, а игра. Каждый дожидался выпада противника и, видимо следуя установившейся традиции, лишь тогда отвечал на него. Анри уже совсем было одержал верх, как вдруг брат дал ему подножку и положил на обе лопатки, взяв в тиски и крепко зажав его правую ногу.

— Сдаешься?

Анри с трудом переводил дух.

— Д-да, на любых условиях… только отпусти…

— Не так скоро! Обещай, что прекратишь эти дурацкие шуточки.

— Да, да, только отпусти!

— Повтори: обещаю прекратить эти дурацкие шуточки…

— Обещаю прекратить… шуточки…

— …дурацкие…

— Какие же они дурацкие?.. У тебя вообще никогда не было чувства юмора!.. Ай!.. Дурацкие…

— …и всегда буду прислушиваться к советам брата.

— Ну, знаешь ли, это уж слишком!..

Тиски сильнее сдавили его.

— И… всегда буду прислушиваться… к советам брата. А теперь отпусти меня, зверь!

— Аминь!

Анри, отдуваясь, поднялся.

— Я сказал… что буду прислушиваться к твоим советам… но я не говорил… что буду им следовать… Проклятый свинтус, где ты научился таким приемам?.. В семинарии?

Молодой священник от души рассмеялся.

— Еще одна дурацкая шутка!.. Нет, я научился этому приему в ближнем бою, в Индокитае. Хочешь, покажу?

— Уф! Только не сейчас…

— Не можешь больше? Вот что получается, когда лишаешься волос… Эх, ты, сорокалетний!

— Не забудь, что это я научил тебя кэтчу, который мы демонстрировали на праздниках в светской школе! Теперь ты бы на них, конечно, не пошел!

— В светскую школу? Отчего же? Только позволь уж мне самому выбирать себе партнеров для состязаний… И приемы.

И он сделал жест, словно завязывал морской узел.

— Торквемада!

— Что такое?

— Нет, нет, мир!.. Солдаты не дерутся на голодный желудок! А после нашего поединка мне так захотелось есть!

— Мне тоже. Пойду посмотрю, как там у Розы дела на кухне. Оттуда потянуло чем-то вкусным.

Оставшись один, Анри оправил одежду, затем взял бокал и уселся с ним у окна. В саду цветы уже уступали место плодам, и персиковые деревья покрывал грязно-белый пух. Из-за холма выползали облака, предвещавшие, очевидно, первую в этом году грозу. Перед облаками, между небом и землей, колыхалось нечто такое же светлое, как они, но непонятное. Анри догадался, что это половина его собственного лица, отраженная в оконном стекле, и состроил гримасу — от уголков глаз побежали морщинки…

— Черт возьми, а ведь мне и в самом деле уже сорок, — пробурчал он.

Он глотнул вина. Какой забавный красноватый отсвет лег на холм… на отражение холма в стекле, когда он подносил вино к губам… Он показал стеклу язык… Губы у него были четко обрисованы… Он прищурился, чтобы лучше разглядеть их очертания… Губы статуи… не Цезаря и не Нерона… скорее губы Августа… или Тиберия… Если слегка повернуть голову, нижняя часть лица кажется одновременно властной и мягкой… «Больше всего я люблю твой рот», — в какую-то минуту сказала она…

Где она это сказала? На террасе кафе, что на бульваре Сен-Мишель?.. Или ближе к вечеру, в номере гостиницы?.. Или, быть может, в маленьком баре, где они ждали поезда?

Поезда… Он вздохнул. Привычные думы нахлынули на него, мечта покатилась по рельсам — очень подходящая метафора, не без иронии подумала трезвая половина его существа, — ведь все происходило на вокзале… мимо медленно проплывает перрон, потом все быстрее, быстрее, унося с собой маленькую черную фигурку… бледное лицо под ярким светом прожекторов… часы промчались и исчезли… вкус слез, вина и губной помады… Уже едва угаданный взмах руки… потом мрачный пустой коридор, по которому он, пленник ночи, возвращался к своему одиночеству…

На этом все обрывалось — вернее, начиналось сначала, невероятно короткие, бесконечно драгоценные в малейших деталях картины, и всякий раз к сердцу подступала все та же грусть, неудержимая и долгожданная, как привычная боль, — such sweet sorrow [1] Такая сладкая грусть (англ.) . …

Открылась дверь, и в комнату вошел Жан, а вместе с ним в складках его сутаны — неистребимые ароматы кухни.

— За стол! Роза просит извинения, старина, в доме ничего не было, и она смогла приготовить нам лишь легкую закуску: немного холодного мяса, фаршированную телятину, цыпленка на вертеле, простой антрекот, поджаренный на виноградных листьях с белыми грибами, и…

Он умолк, только тут обратив внимание на лицо брата.

— Что-нибудь не клеится, Анри?

— Нет. Почему?

— Ты какой-то уж очень мрачный.

— Ну и что же? Ты считаешь, что мрачными могут быть только воины Иностранного легиона?

— Анри, надеюсь, что не я… не наш разговор…

— Нет, нет, успокойся… к тебе это не имеет никакого отношения… просто я увидел за окном призрак.

— В этом доме немало призраков.

— Свои призраки я ношу с собой… Послушай, ты тут намекнул, что Мадлен не возражала бы вернуться ко мне… Она сама тебе об этом сказала?

— Она специально приходила сегодня утром ко мне в церковь.

— Вот оно что… Все ясно… Должно быть, она узнала, что я согласился заменить Вашелье в Бордоском университете, пока он будет год стажироваться в ЮНЕСКО… Новости, я смотрю, быстро распространяются в этих краях!.. И как она, черт возьми, могла об этом узнать?

— Ей сказал Ведрин.

— Эта старая блоха? Он-то что вмешивается?.. А она, наверно, вообразила, будто я согласился работать там постоянно и намерен осесть в Бордо. Тешит себя иллюзиями.

— Говорят, Вашелье получает пост в ЮНЕСКО.

— И это тоже сказал аббат Ведрин? В таком случае он осведомлен лучше меня!.. Но это еще не значит, что в университете захотят меня оставить, а главное — что у меня возникнет желание остаться.