Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Говорил он, конечно, сбивчиво, но Жан как будто все понял, так как сказал:

— Я ведь не очень сведущ в такого рода делах. Вам надо бы поговорить с моим братом. Заходите сегодня к нам на ферму.

И Теодор Гонэ почувствовал, что сейчас умрет со страха, — так пугала его даже мысль об этой встрече. Анри внушал ему трепет в такой же мере, в какой Жан успокаивал. Дядюшка приучил Теодора видеть в Анри врага религии, пожалуй, не менее опасного, чем Тастэ. С такими людьми никогда, ни при каких обстоятельствах не следует вступать в разговор. Теодор, конечно, не сомневался в прочности своих верований, но боялся мучительных споров с самим собой, когда мысль, обманутая ложным доводом, восстает и пытается вырваться из рамок суровой дисциплины. Он страшился пускаться в рассуждения, так как предвидел их гипнотическую силу и мог заранее оценить опасность, подстерегавшую его. Счастливы сильные духом, которые умеют подчинить себе мысль и превратить ее в покорную служанку! Анри принадлежал к числу именно таких людей. Бог знает, к каким безднам он может подвести разговор!

А тут еще этот Фоссад заставляет идти к господину Кошу. Гонэ не впервые по роду службы приходилось иметь дело с людьми, преподающими в светских школах. И он отнюдь не боялся господина Коша, кругленького, улыбчивого человечка с вкрадчивыми манерами. А вот госпожа Кош пугала его. Но как увидеться с ним, не встретившись с ней?

Весь Сарразак знал госпожу Кош, и странное дело — о ней не говорили ничего плохого. А ведь она обладала той знойной красотой — матовая кожа, резко очерченные скулы, смелый взгляд, — какую с течением веков, благодаря случайностям торговли и войны, приобрели обитательницы долины Гаронны. Только она могла летним вечером, направляясь на теннисный корт, пересечь площадь в коротенькой юбочке и не вызвать никаких кривотолков. Верная помощница своего мужа, она твердой рукой управляла им, своими тремя детьми и верзилами из технических классов. В ее распоряжении было два оружия — улыбка и глаза. И то и другое сверкало весельем, было такое чистое и лукавое, что никакая ложь не могла устоять перед ними. Оклеветать госпожу Кош было невозможно, ибо она это сразу поняла бы, поняла бы, почему это сделано, и клеветник тоже понял бы и почувствовал себя разоблаченным, ужасным негодяем, невероятно грязным существом…

И вот Лизистрата, хотя Теодор и не отдавал себе в этом отчета, приняла в его воображении черты госпожи Кош.

Анри ошибался относительно причин, побуждавших Мадлен возобновить совместную жизнь. Она приняла это решение после отчаянной ссоры со своим любовником — доктором Лапутжем.

Если тут и был расчет, то не с ее стороны, а со стороны доктора. Вот уже несколько месяцев он подстерегал случай без особого скандала порвать с Мадлен. Он знал, что Мадлен ни перед чем не остановится, если почувствует, что не материальная обеспеченность — у Лаказов еще были деньги, — а ее достоинство, ее общественное положение находятся под угрозой. Она считала, что главное в жизни — играть ту роль, какая предназначена тебе от рождения. И объяснялось это не гордостью и не спесью, а просто непоколебимой и чистосердечной уверенностью в том, что существует раз навсегда заведенный порядок и каждому отведено в нем свое место. Она и думать не желала о том, что образ ее жизни может измениться или что она вынуждена будет изменить его, и считала, что любовник или муж должен ее от этого оградить. Даже сейчас в голове у нее не укладывалось, как это Анри может уклоняться от выполнения своих обязанностей. Она имеет право требовать. И вот, поскольку доктор Лапутж исчезал со сцены, следовало найти ему замену, тем более что назначение Анри в Бордо лишало его возможности отклонить ее предложение.

Из этого, кстати, исходил и доктор. Поскольку он считал себя человеком порядочным, совесть не позволила бы ему порвать с Мадлен, если бы он не знал, что ей есть за что уцепиться. Похвально уже и то, что он так долго тянул, хотя эта связь давно утратила для него интерес. Бывший врач в колониальных войсках, он вышел в долгожданную отставку, которая по сути дела объяснялась чрезвычайной ленью, а для посторонних — желанием спасти от гибели свой талант. Долгие размышления во время службы в джунглях привели его к выводу, что существует лишь три пути достичь того положения, о каком он мечтал: заведывание кафедрой в университете, политическая карьера или благопристойный брак, который позволит ему уютно обосноваться где-нибудь в провинции и прослыть покровителем литературы и искусств. Сразу исключив университетский вариант, требовавший большого труда, а главное — связей, Лапутж довольно скоро понял, что сделать политическую карьеру тоже не так-то просто, особенно если учесть его притязания. Вернувшись во Францию, он почел самым мудрым вступить в социалистическую партию, но тотчас обнаружил, что уже немало умников сделали это до него. В остальных партиях — от Независимой до МРП — все тепленькие местечки уже были захвачены и тщательно охранялись неприступными укреплениями.

Тут ему предложили весьма скромную клиентуру Сарразака, которая едва могла его прокормить. Однако через несколько недель он уже нашел то, что искал: Мадлен как раз бежала из Марокко и вернулась к родителям — весь город только и говорил о ее предстоящем разводе. Так, не прожив и месяца в Сарразаке, Лапутж стал личным врачом Лаказов и любовником Мадлен.

Но дело не двигалось с места, развод затягивался. Собственно, Мадлен вполне устраивала роль жены, бросившей своего мужа, — это давало ей моральный престиж и позволяло в будущем с честью выйти из положения. К несчастью, Лапутж не отличался терпением. Скромная клиентура позволяла ему существовать, но не занимать то положение, о котором он мечтал. Правда, он принимал от Мадлен — не деньги, конечно, а скромные подарки, вроде спортивного автомобиля, которым пользовался для посещения больных. Но все это были пустяки. Он рассчитывал на большее. К тому же он обнаружил, что состояние Лаказов совсем не так велико, как утверждала молва. А потом во время отпуска он сошелся в Биаррице с людьми, знакомство с которыми обещало куда больше, чем то, что могли предложить ему мелкие дворяне из Сарразака.

Среди его новых знакомых были репатрианты, вернувшиеся из колоний и, как и он, недовольные жизнью, военные из соседних гарнизонов, несколько крупных помещиков, владевших землей в Пиренеях и ландах, всякого рода коммерсанты — от простачков до пужадистов, парижские бездельники и баскские интеллигенты — адвокаты, врачи, университетские профессора. Странная это был компания. О политике здесь говорили лишь с проклятьями или туманными намеками. Разыгрывали из себя «невинных деток, балующихся сигаретами и виски», но только разыгрывали. А реальность была куда более волнующей и богатой событиями, что не преминул отметить доктор Лапутж, когда его по дружбе попросили раза два или три отнести записку в церковь святого Себастьяна или посадить к себе в машину человека, который будет ждать его ночью на дороге в Сокоа. Ему ничего не сказали, ничего не объяснили, только дали понять, что эти мелкие одолжения позволят ему в скором будущем оказать себе гораздо более ценную и существенную услугу. Помимо того, что все это было направлено против политических деятелей, интеллигентов, чиновников, то есть людей, которых Лапутж считал повинными в той скромной доле, которая выпала ему, его прельщало еще и другое. Во-первых, доктор мог надеяться на более блестящее будущее, на то, что у него будет больше власти и влияния, чем он мог мечтать. Кроме того, эта романтика подполья — только без гестапо — как бы возвращала по сходной цене молодость стареющему человеку, который в прошлом упустил все возможности возвеличиться в собственных глазах.