Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Теперь Анри окончательно очнулся. И, сделав над собой усилие, включился в разговор.

— Ну а баскская лапта? Это ведь тоже популярный спорт. В свое время он был в большой чести…

— Пойди скажи об этом мэру. Вот уже десять лет, как мы требуем, чтобы построили стадион с гаревой дорожкой. Это было у меня в программе на последних выборах!

— Стадион, говорят, будут строить в Пило, — заметил сторонник регби. — Жожо как раз рассказывал об этом дядюшке Тастэ.

Хосе с силой ударил кулаком по столу.

— В Пило? Я мог бы поклясться, что так оно и будет! Конечно, Бриу заодно с Ламейнери. Что угодно, лишь бы задержать поступательное движение рабочего класса, даже стадионы готовы строить…

— Ну и что же тут плохого? — спросил Анри. — Стадион — это же великолепно…

— Да, конечно, но я, как коммунист, предпочел бы, чтобы строили муниципальные дома с дешевыми квартирами, как на заводе в Колаке. Только господин мэр не хочет строить таких домов из-за избирателей, которые будут в них жить… Он предпочитает иметь дело с туристами. Тут хоть пахнет деньгами…

— Тьфу ты черт!

Прикрыв рот рукой, Жан с наигранно огорченным видом смотрел на брата.

— Что с тобой?

— Совсем забыл передать тебе поручение от мэра. Нам с тобой надо обсудить один вопрос.

Хосе привстал было, а вместе с ним и молодежь.

— Мы можем вас оставить, если хотите… Встретимся у Ветеранов войны — за аперитивом…

— Можете не уходить… Никакой тайны тут нет. Правда, мэр, кажется, не очень жаждет, чтобы разглашали его планы, но, по-моему, вы о них знаете не меньше его самого.

— Еще бы не знать! — заметил парень с ломающимся голосом. — Он ведь из Шарантона, так что приходится быть настороже, верно?

— И все же я не думаю, чтобы вы стали возражать против этого плана. Бриу хочет проводить в Сарразаке ежегодный фестиваль.

Анри широко раскрыл глаза.

— Фестиваль?

— Ты правильно понял: Сарразакский фестиваль. И все предусмотрено: живые картины в башне Эскюде, водный праздник на Гаронне, дни фольклора и так далее, а главное — народный театр в «Ла Гранжет».

— Как, как?

— Народный театр в «Ла Гранжет».

— Да, но ведь «Ла Гранжет»…

— Принадлежит нам с тобой. Поэтому-то нас и касаются планы мэра.

— Муниципалитет хочет купить ее у нас?

— Да. Или снять.

— Чтобы устроить там театр?

— Народный театр. Да не смейся ты так, Хосе!

— А кто будет заниматься этим театром?

— Ты.

— Я?

— Да. Ты будешь Фредериком Поттешэ из Сарразака, а Сарразак превратится в жирондский Бюсанг. Такова великая идея, родившаяся в царствование Бриу Первого.

— Но я не живу здесь!

— В будущем году будешь жить… если не здесь, то, во всяком случае, поблизости. Бордо ведь рядом… Ты закрутишь всю эту машину… Нет, серьезно, Бриу хочет, чтобы ты возглавил Учредительный комитет. Вице-председателем будет дядюшка Тастэ, что должно служить серьезной гарантией для твоих антиклерикальных убеждений. Кроме него туда войдут Ривьер, Кош, Жожо Фоссад и кто-то еще…

— Но что же будут ставить в этом театре?.. И кто там будет играть?

— А это уже тебе решать… это твоя компетенция… при твоих связях в высоких литературных кругах… Ты, конечно, знаешь какую-нибудь не слишком захудалую труппу, которая согласилась бы приехать сюда и сыграть что-нибудь на открытии фестиваля?

На этот раз вопрос был слишком прямой, чтобы на ум сразу же не пришел запретный ответ… Морис Мамби… Труппа Мориса Мамби… Она точно соответствовала требованиям Жана: она была, конечно, далеко не захудалая, но и не слишком избалованная успехом, хотя достаточно известная, чтобы придать должный блеск Сарразакскому фестивалю. Как странно повернулся обычный разговор за столом — и вот он вновь во власти наваждения!..

Труппа Мориса Мамби… это название стояло на ярлыке, прикрепленном к черному чемоданчику, в котором таможенник в Майами обнаружил чучело маленького аллигатора. Как она смеялась… И снова мечты овладели Анри. До его сознания лишь смутно дошло, что беседой завладел Хосе и что его брат уже не обращается к нему. И перед ним знакомой чередой поплыли картины… Вокзал… перрон… маленькая черная фигурка… мертвенно-бледное, залитое слезами лицо, которое удаляется — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее… Ему хотелось удержать это лицо… Жанна!.. Теперь, когда имя произнесено, нет нужды запирать память на замок… Жанна!..

Это было пять лет тому назад, когда он уезжал из Гаваны. Он получил назначение в Марокко и возвращался на родину, чтобы жениться. И то и другое он решил очень быстро — во время последнего отпуска. Мать его постарела, Жан, получивший серьезное ранение в Алжире, ушел из армии и, брюзжа на весь свет, выздоравливал у одного из своих бывших товарищей по лицею, который был кюре где-то в Альпах. Сам он почти закончил работу по истории испанской колонизации, и у него не было оснований задерживаться в Латинской Америке. Делать было больше нечего, и он сразу почувствовал всю пустоту, одиночество и скуку жизни в посольстве для тех, кто не является дипломатом. Он и представить себе не мог, как можно жить в этой тюрьме. И вот однажды, когда на душе у него было особенно мрачно, в Сарразак пришла телеграмма из управления по культурным связям, в которой ему предлагали пост преподавателя в Марокко. Для человека, который десять лет прожил по ту сторону Атлантики, Марокко кажется совсем рядом. И Анри с обратной почтой ответил согласием. На следующий день случилось так, что он завтракал у Лаказов. Он не часто бывал у них, Жан — тот знал их ближе, и в свое время даже поговаривали о его женитьбе на младшей из сестер. За столом Анри говорил о своем новом назначении и о научной работе, которую он только что закончил. Мадлен, казалось, это живо заинтересовало, она стала задавать вопросы. Ему было приятно с ней говорить. Известная зрелость мысли, здравость суждений, хоть и несколько примитивных, но откровенных, разительно отличали Мадлен от того, что могла предложить дипломатическая фауна или высшее кубинское общество, а потому он не без удовольствия решил возобновить беседу на другой день и под предлогом рыбной ловли устроить свидание.

И вот, осчастливленный новым постом и невестой, он несколько недель спустя летел на самолете, направлявшемся через Майами в Нью-Йорк, где в тот же вечер ему предстояло пересесть на «Констеллейшен» компании «Эр-Франс». Большинство мест в самолете было занято труппой Мориса Мамби, возвращавшейся из гастрольной поездки по Латинской Америке. Анри неоднократно встречал Мориса Мамби в посольстве и без особой симпатии относился к молодому гвинейскому режиссеру. Состав его труппы был намеренно смешанный — тут были и французы и представители других национальностей. Анри узнал в самолете высокого нескладного канадца, который в Гаване играл Альцеста в «Мизантропе» и Гектора в «Троянской войне». Неподалеку от него сидела прелестная Селимена, которая была блондинкой на сцене, а сейчас без парика, снова стала вьетнамкой. Толстый комик, игравший простаков, был бельгийцем, а темноокий красавец, первый любовник, — уроженцем Северной Африки.