Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Анри прикусил губу, зажмурился и открыл глаза — перед ним сидел старик Эрнандес и по-прежнему молча курил. Брат с любопытством глядел на него.

— Опять, Анри, видишь призраки?

— Настоящая пляска мертвецов. А где молодежь?

— Ушли работать. Мы увидимся с ними за аперитивом. Ты так ничего и не ответил мне по поводу фестиваля.

— Если ты считаешь, что я могу быть полезен, то почему бы мне за это и не взяться? Надо подумать. Я вернусь сюда в июне. И поговорю с Бриу.

— А как насчет «Ла Гранжет»?

— Да как хочешь. Можно продать… а можно и сдать на время… за разумную плату…

— Ты уверен? Подумай хорошенько. Может быть, лучше сдать в аренду? Все-таки три гектара земли, и участок отлично расположен. У нас еще может возникнуть желание использовать его…

— Ну а для чего? Открыть дом отдыха для героев, ушедших на покой? Или семинарию? Предупреждаю, если ты такое учудишь, я на своей половине открою бордель. Нет… продадим или отдадим — и не будем больше об этом говорить!

Старик Эрнандес вынул сигару изо рта. И поднял на Анри глаза, прикрытые тяжелыми веками.

— Будешь дураком, если продашь, — сказал он. — А если отдашь, будешь дураком вдвойне. Мэр — он одной рукой берет, а другой, за спиною, отдает кюре.

Снова запыхтела сигара, пуская иероглифы дыма. Анри вопросительно взглянул на брата.

— Ты тоже так думаешь?

— Ты понимаешь, что не мне тебе об этом говорить. Да, идею насчет «Ла Гранжет» подсказал мэру Ведрин. Фестиваль ведь длится не более двух-трех недель и бывает раз в год. А все остальное время Ведрин хочет использовать это помещение для своих целей.

— Каких же?

— Он намерен устроить там клуб для молодых поселян-католиков. Идея подсказана сверху. Речь идет о том, чтобы противостоять Центру сельскохозяйственного обучения, который Лига просвещения открыла в Колаке.

— Кюре, ты предаешь своих братьев!

— А ты предпочитаешь, чтобы я предал своего брата? Кстати, я лично ничего не имею против проекта архиепископа, как раз наоборот, но я не хочу, чтобы кто-то, пользуясь твоей неосведомленностью, заставил тебя поступить вопреки твоей воле.

— А ты отличный парень, братишка.

— Учти, я делаю это не ради тебя. Я думаю о маме. Ей бы не понравилось, если бы «Ла Гранжет» попала в руки Ведрина. Итак, тебе стоять на страже. От тебя зависит, как повернутся события. Если не хочешь выглядеть глупее, чем ты есть, предложи Бриу подписать договор об аренде или о долгосрочном пользовании, но тщательно оговори права владельца. Что до меня, то я остаюсь в стороне. У тебя есть моя доверенность.

— Завтра же повидаюсь с нотариусом.

На пороге кухни появилась Роза.

— Анри, — прошептала она, делая какие-то таинственные знаки тряпкой, которую держала в руке, — тут тебя спрашивает сын кюре! Он ждет тебя в вестибюле с вот таким пакетищем под мышкой!

— Сын кюре?

Жан хлопнул себя по лбу.

— Опять забыл! Ведь я же должен был предупредить тебя. Это Теодор, племянник старика Гонэ.

— Эсквайр? Что ему от меня нужно?

— Я что-то не очень понял. Он подходил ко мне после мессы. Кажется, он обнаружил какую-то редкую рукопись и хочет тебе ее показать.

— Редкую рукопись в Сарразаке?

— Да, в старинных архивах францисканского монастыря.

— A-а, какой-нибудь сборник молитв или изречений для упражнения ума… Такого добра хоть отбавляй.

— И все-таки посмотри.

Анри тяжело поднялся, взял со стола трубку и сунул в карман.

— Мог бы найти другое время, чтобы взвалить на меня эту работенку! Старинная рукопись на полный желудок — от этого и умереть можно…

Продолжая ворчать себе под пос, он вышел в небольшой, выложенный каменными плитами вестибюль, где, сидя между двух зеленых растений, его ждал Теодор. Архивариус хотел было подняться, но Анри жестом остановил его и придвинул стул, чтобы сесть рядом.

— Так что же это за рукопись вы нашли?

Вопрос был задан столь высокомерным тоном, что Теодор лишился голоса. Он быстро развернул газету и протянул Анри пожелтевшую пергаментную тетрадь.

Долго длилось молчание. Бормоча что-то про себя, Анри пробегал глазами листы, исписанные тонкими греческими буквами.

— Это классический греческий, — заметил Теодор.

— A-а, вы это поняли? Вы разбираете этот почерк?

— М-м да, мосье… Он ведь довольно четкий, верно?.. О, я видел и похуже…

— Вот как?

— Ну, конечно… В архивах можно встретить документы, написанные кое-как, прямо-таки нацарапанные… а здесь человек старался… Это ведь пьеса.

— Вижу, вижу… И даже комедия… Притом комедия античная, судя по наличию авторских комментариев и лирических отступлений… Можно подумать, что это… Стойте-ка… Ti d’estin, ô philê Lysistratê? [2] Что это, милая Лизистрата? (греч.) . Ну, конечно! Это же «Лизистрата»!

— Лизистрата, — застенчиво вставил Теодор, — так зовут героиню. Она афинянка…

— И вы не поняли, что это пьеса Аристофана?

— Аристофана?

— Ну да, Аристофана, автора комедий, как раз и написавшего «Лизистрату»! Вы свободно читаете по-гречески и не знаете Аристофана!

— Ну что вы, мосье, конечно, знаю!.. Аристофан родился в четыреста пятидесятом году до Рождества Христова, а умер в триста восемьдесят пятом… Я читал о нем в «Лексиконе» Свиды, но я никогда не читал его комедий. В библиотеке моего дяди были только трагедии… Ах, здравствуйте, господин аббат!

При виде Жана, появившегося в вестибюле, он покраснел от смущения и вскочил.

— Как дела? — спросил Жан. — Великие открытия?

— Еще бы. Перед тобой человек, который наслаждается чтением византийских лексикографов десятого века и не может распознать комедию Аристофана.

— Это рукопись Аристофана? Но это же сенсационная находка!

— Не надо спешить! Я не специалист, но у меня такое впечатление, что это гораздо более поздняя копия… сделанная этак в середине, может быть, даже в конце шестнадцатого века. А в ту пору уже были издания Аристофана, что значительно снижает ценность находки.

На лице Теодора читалось нескрываемое огорчение. Должно быть заметив это, Жан воскликнул:

— Какое это имеет значение, если пьеса интересная? О чем в ней речь, дорогой Гонэ?

— Видите ли, господин аббат, речь там идет о двух республиках — Афинской и Спартанской, которые уже давно воюют друг с другом. Народ очень страдает от этого, но те, кто стоит во главе этих городов, из честолюбия, по глупости и природной жестокости не желают положить конец ненужному кровопролитию. И вот тогда молодая и прекрасная афинянка, по имени Лизистрата, — это значит, господин аббат, «разрешительница сражений» — так вот, Лизистрата собирает женщин из обоих городов, чтобы принудить мужчин заключить мир.

— И как же она берется за дело?

— С помощью средств, которые подсказывает ей слабый ее пол.