Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Однажды — в тот день, когда призывная комиссия забраковала его, — Теодор напился вместе с призывниками, которых признали годными к службе. Отвратительное состояние на другое утро и неприятный привкус во рту были похожи на знакомое недомогание, которое он ощущал после ночных снов, и с тех пор неразрывно связывал это с физической любовью.

Вот почему не без опасения открыл он желтый томик из собрания Гийома Бюде, где «Лизистрата» следовала за «Птицами». Но он быстро успокоился. Его героиня оставалась целомудренной, несмотря на вольности языка. Первый ее монолог был воспроизведен в рукописи без изменений, что же до стиха 124, где впервые встречалось слово «peus» (вместо которого в рукописи стояло «ложка»), то ведь речь там шла о законных мужьях, которых жены должны были взять измором: «aphektea toïnun estin hêmin tou peus». Ho воздержание в супружеской жизни проповедовали и канонические авторы, а первые христиане — те просто возвели это в правило. Таким образом, тут не было ничего предосудительного, ничего похожего на сластолюбие.

А дойдя до того места, где лакедемонянка Лампито, одобряя стратегию Лизистраты, восклицает на своем лаконском диалекте: «И Менелай, увидя грудки голые своей Елены, меч на землю выронил…» — Теодор и вовсе убедился, что ничего дурного тут нет. «Tas Helenas ta mala pa gymnas… [6] Зачем Елена обнажила круглые, как яблоки, груди… (греч.) . Ta mala — значит «яблоки». Какая метафора! Воин, обезоруженный тем, что явилось погибелью для первого человека; чары Евы, остановившие Каина; слабость, становящаяся силой и одновременно отрицающая силу… Теодор обнаруживал в подлиннике то, что уже видел в рукописи, только все здесь было глубже, ярче.

Весь остаток дня он провел за чтением Аристофана. Прочел «Мир», «Женщины на празднике Фесмофорий», «Женщины в народном собрании». Когда охрипший колокол на церкви святого Жака возвестил вечернюю службу, Теодор заканчивал «Ахарнян». Он едва успел спуститься с лестницы и бегом пересечь площадь. Впервые в жизни он чуть не опоздал к молитве.

Длинная беседа с Иисусом Христом из нефа успокоила Теодора, утишила его смятение. В то же время в нем крепла уверенность: эта рукопись, случайно обнаруженная на дне старого сундука, была знамением. Теперь ему предстоит постичь, что это за знамение. Путь указывала Лизистрата. В этом мире, жестоком и кичащемся своей жестокостью, надо рассказать о Лизистрате, чтобы исчез культ силы, чтобы вскрыта была ложь грубых жестов, громогласных речей.

Выходя из церкви, он нечаянно задел Катрин Лаказ, стоявшую на коленях в тени колонны, — он не узнал ее и, уж конечно, не заподозрил того, что они молились об одном.

На улице стемнело. Гроза, которая днем, казалось, вот-вот разразится, так и не состоялась, зато подул холодный северо-восточный ветер, предвещавший к утру заморозки. Перед домом священника Хосе Эрнандес, подняв воротник пальто, курил сигарету. Теодору, который по обыкновению шел у самой стены, пришлось сделать крюк, чтобы обойти Хосе, но потом он уже не вернулся в тень, отбрасываемую рядами домов, а напрямик пересек площадь, вызывающе презрев единственный переход, которым так гордился Сарразак. Видаль, полицейский, стоявший на посту, охраняя ратушу от пластикеров, заметил это и огорчился: во всем Сарразаке один только архивариус выказывал хоть какое-то уважение к правилам движения по городу, установленным муниципалитетом.

Но сегодня вечером Теодор был другим человеком. Он даже но стал обходить ярко освещенную зону перед «Кафе Карла Великого». Из заднего помещения доносились шум и смех — это ветераны войны устраивали прием в честь братьев Лассег. Почему Хосе Эрнандес не с ними и что он делает один на площади? В другой день Теодор задал бы себе этот вопрос. Но сейчас он едва ли даже подумал об этом.

Его шаги с необычайной четкостью отдавались в пустынной улице. Перед башней Эскюде он на минуту остановился, хотел было войти, но передумал и продолжал свой путь в верхнюю часть города. Он решил сегодня же зайти к Кошам, как его просил мэр. А если бы он поднялся к себе в комнату, то набросился бы на Аристофана и всю ночь провел бы за чтением. В лучшем случае усталость сморила бы его, на несколько часов он забылся бы лихорадочным сном, населенным сладострастными видениями, где фигурировала бы и госпожа Кош. Уж лучше под предлогом этого визита пройтись немного. Теодор по опыту знал, как прогулка в одиночестве может усмирить воображение. Знал он также и то, что лучший способ победить мечту — это увидеть действительность, которая ее породила.

Ему сразу пришлось столкнуться с госпожой Кош, так как именно она открыла дверь.

— Вот так чудеса!.. Папка, папка! Господин Гонэ решил оказать нам честь!

И она отступила, пропуская гостя. «Папка», иными словами, господин Кош, сидел, улыбчивый и кругленький, за письменным столом. Он знаком предложил Гонэ присесть.

— Я вас ждал, мосье, — сказал он. — Фоссад звонил мне.

Госпожа Кош снова уселась на свое место в уголке, за маленьким столиком.

— Вы меня извините? Мне еще надо проверить две-три тетрадки.

Теодор пожал плечами, стараясь не смотреть на нее. Она принадлежала к типу женщин с высокой от природы грудью, которые не нуждаются в глубоком декольте, чтобы показать миру два рельефно обрисованных полушария Tas Helenas ta mala… Грудь у Елены, наверно, была белая. А у госпожи Кош она того теплого и сочного оттенка, какой бывает у переплетов из невыделанной кожи. Косой свет настольной лампы золотил ее и, углубляя тень посредине, так выделял каждую грудь, что казалось, это два сочных плода, готовых лопнуть.

Весь пылая, Теодор, однако, сумел совладать со своими мыслями.

— Я вам очень признателен за то, что вы согласились заняться с Жаком, — говорил тем временем Кош. — Вы не возражали бы, если бы один из его товарищей присоединился к нему? Речь идет о маленьком Рукэ, сынишке барьерного сторожа из Пило. Это мой лучший ученик. Обидно будет, если он упустит такую возможность.

Его маленькие хитрые глазки впились в лицо Теодора. Должно быть, он заметил взгляд, который тот устремил на его жену. Что он подумал? Трудно сказать.

— Полиомиелит превратил маленького Рукэ в калеку, — продолжал Кош, — и, естественно, рабочего из него не получится. А хорошая классическая подготовка может спасти его от бедности. Наш мир суров к слабым, дорогой господин Гонэ, и те, кто, как вы или я, лучше вооружены для жизни, должны сделать все возможное, чтобы изменить соотношение сил. Вы со мной согласны?

Теодор был крайне удивлен, услышав, что его причисляют к лагерю сильных. Ему бы никогда и в голову не пришло, что можно добиться чего-то в этой жестокой игре иначе, чем с помощью молитвы и духовного совершенствования. Приобретение, накопление знаний казалось ему с детства чем-то вполне естественным, и он не видел для себя иного средства из слабого стать сильным, иной возможности участвовать в заговоре Лизистраты.