Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

Узнав об этом от г-жи К., я написал неофициальное письмо здешнему русскому послу для выяснения ситуации. Копию моего письма и его ответа прилагаю. Из его письма Вы увидите, что он недвусмысленно заявляет, что К. как советскому гражданину было приказано остаться в России. Попытки заинтересованных лиц путем разных неформальных обращений выяснить, что можно было бы предпринять в этом деле, никаких указаний на какое-либо изменение позиции советских властей не дали.

Несколько дней тому назад мы провели заседание Комитета Мондовской лаборатории и доложили о ситуации Университету и Королевскому обществу. Мы предложили предоставить Капице отпуск сроком на один год, чтобы дать время на дальнейшие переговоры. Я не сомневаюсь, что и Университет, и Королевское общество вмешаются в это дело и обратятся с протестами к соответствующим властям как здесь, так и в России.

Нынешняя ситуация очень неблагоприятна для связей между английской и русской наукой. Они всегда были хорошо осведомлены о работе Капицы, и они позволили ему принять должность профессора Королевского общества и взять на себя ответственность за строительство специальной Мондовской лаборатории без какого-либо намека на то, что его услуги могут понадобиться в России. Но как только новая лаборатория оказалась в рабочем состоянии и Капица собрался пожинать плоды ее организации и оборудования, от него в срочном порядке потребовали, чтобы он оставил работу в Англии и приступил к работе в России…

Конечно, где-то в глубине души я всегда знал, что существует вероятность того, что К. в конце концов вернется в Россию, но и он и мы попали в крайне неловкое положение из-за того, что были брошены в подвешенном состоянии его лаборатория и его аспиранты. Думаю, что К. чувствует, что с ним обошлись скверно. Как мне известно, он отказался приступить к работе в области физики, пока ему не будет разрешено вернуться.

Насколько я знаю, он приступил тем временем к работе с Павловым в области физиологии. ‹…› Я же тем временем взял на себя руководство [Мондовской] лабораторией на один год – проследить за тем, чтобы дела там шли своим чередом, и чтобы дать время на переговоры и обсуждение…

П. Л. Капица – Э. Резерфорду:

Ленинград 23 октября 1934 г.

Дорогой профессор!

Постепенно оправляюсь от шока. Вам все уже, наверное, известно от Анны, вот почему я и не писал Вам раньше. Спасибо Вам большое за Вашу доброту и за помощь – за то, что Вы приглядываете за моими мальчиками в лаборатории. Тут надо позаботиться лишь о двух вещах. Первое: не давать Милнеру делать слишком много разных приспособлений. ‹…› И второе: сказать Шёнбергу, что эксперимент важнее теории… И это всё.

В глубине души Резерфорд, конечно, надеялся на возвращение своего лучшего ученика. Но… прошел год, он сдался и согласился продать часть лаборатории в Москву.

Я нечасто встречалась с Аней, только когда Руди брал меня с собой в Кембридж. Однажды она показала мне письма мужа:

Ленинград, 2 ноября 1934 г.

…Вчера ходил к Ивану Петровичу [Павлову]. ‹…› Мы хорошо с ним побеседовали. Он охотно предоставляет мне возможность работать у себя в лаборатории, и, как только подготовлюсь, буду делать опыты над механикой мускулов…

Ведь ты не можешь себе представить, как мы мало знаем о том, как мускулы работают. Ведь непосредственный переход химической энергии в механическую мы наблюдаем только в одушевленной природе. ‹…› Конечно, этот вопрос должен решаться не физиологом. Все, что тебе нужно знать, – это строение мышцы, а это можно узнать очень скоро. Иван Петрович тоже считает, что после двух-трех месяцев физик может достаточно подготовиться к этому вопросу, и приветствует эту работу… Еще большое преимущество в том, что нет необходимости в помещении и большой лаборатории, и я смогу все начать один…

Москва, 26 января 1935 г.

…Посмотришь вблизи организацию промышленности – страшно становится от беспорядка… Так может быть, и наша судьба – беспорядок, нелепица, а смотришь, может быть, и выйдет что-либо для нашей науки?

Главное, нельзя оставаться пассивным и бездеятельным. В физиологию я уйду полностью только тогда, когда увижу, что не могу ничего сделать для нашей науки по главной линии моих знаний. Поэтому я пользуюсь каждой возможностью, чтобы воссоздать мою лабораторию здесь…

Москва, 8 марта 1935 г.

…Мне часто во сне снится моя лаборатория, и до боли хочется поработать…

Москва, 11 марта 1935 г.

…Получил письмо от Джона [Кокрофта]. Они хотят пустить мой гелиевый ожижитель. Мне как-то боязно, что они не справятся без меня и его сломают. Скажи ему об этом…

Как-то бесконечно больно, что где-то люди работают с моими мыслями, а наши, вместо того чтобы гордиться, что их товарищ достиг таких результатов, только терзают его душу…

Москва, 31 марта 1935 г.

…Я чувствую, как все внутри меня ворочается: хотят – соблаговолят принять, хотят – нет; хотят – заставят ждать в приемной полтора часа, хотят – нет; хотят – выпустят за границу, хотят – нет… Одним словом, как кусок собачьего говна на панели – прохожий пыряет, дворник подметает…

Москва, 13 апреля 1935 г.

…Жизнь изумительно пуста сейчас у меня. Другой раз у меня кулаки сжимаются, и я готов рвать на себе волосы и беситься. С моими приборами, на моих идеях в моей лаборатории другие живут и работают, а я здесь один сижу, и, для чего это нужно, я не понимаю. Хочется кричать, ломать мебель. Мне кажется подчас, что я схожу с ума…

Москва, 21 мая 1935 г.

…Ты мне присылаешь Nature, который приходит регулярно. Те статьи, которые касаются моих работ, я не могу читать, а то впадаю в полусумасшедшее состояние. Ты знаешь, мне понятно состояние тех наркоманов, которых насильно оставляют без гашиша. Я понимаю, что люди могут сойти с ума, но я никогда не думал, что до такого полуисступленного состояния я мог бы быть доведен сам, будучи оставлен без моей научной работы…

Господи, как же давно я не брала в руки перо. Столько всего произошло и в семье, и в мире. Господи, советские танки на улицах Праги. Как я надеялась, что у Дубчека все получится, что социализм с человеческим лицом – это не миф, не легенда. Что такое бывает. Как я ждала этого. Глупо, конечно. Господи, и вот – танки. В телевизоре без перерыва – хроника Би-би-си с танковыми колоннами, идущими по Праге. Сейчас, 23 года спустя после войны. Эти кадры врезались мне в сердце и не отпускали меня.

Но прошло два месяца, боль утихла. Как-то надо жить дальше. Я возвращаюсь в прошлое…

В самом начале 1935 года я поняла, что снова беременна. Первые месяц-полтора прошли тяжело, я не могла уделять Габи столько времени, сколько хотелось бы, и мы решили нанять помощницу. Оливия – так ее звали – была смешливая, очаровательно рыжая ирландская девушка. Она была умна и сообразительна. Правда, иногда у нее случались вспышки страстной влюбленности, но это быстро проходило. Она прожила с нами до лета 1938-го. В марте 1935 года из Ленинграда пришла новость об аресте и высылке в Уфу Исая, мамы и Нины. Постепенно, не сразу, до меня дошел ужас ситуации. «Я их больше не увижу, – крутилось у меня в голове. – Никогда…»