Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

– Руди, но ведь совсем скоро пасхальные каникулы, они и так приедут.

– Мне нужны эти несколько дней, чтобы прийти в себя. К пасхальным каникулам поднакопим бензина и поедем с детьми в путешествие по Англии. А сейчас просто все вместе проведем три дня дома и не будем включать радио…

Ответ из правительства пришел странным образом. Марк поймал Руди в университетском коридоре и сказал: «В правительстве очень благодарны вам за ваш меморандум, но вы должны понять, что далее работа будет продолжена другими, ни вы, ни Отто не сможете в ней участвовать».

Это было настолько глупо, что даже не смешно. Посоветовавшись с Отто, Руди решил написать письмо, даже не зная, кому его адресовать.

Уважаемые господа!

Вопросы, которые доктор Фриш и я подняли в нашем меморандуме, будут обсуждаться без нас. При нормальных обстоятельствах я бы даже и не подумал вмешиваться в ход событий, но ввиду важности данной тематики не могу себе позволить роскошь остаться в стороне.

В настоящее время вопросы, связанные с супербомбой, кажутся срочными. Если мы будем исключены из обсуждений, задержки неизбежны. Последние недели мы работали над деталями физических проблем, возникающих в процессе, и уже сейчас знаем ответы на ряд возражений, которые, несомненно, всплывут при обсуждении.

Помимо всего прочего, доктор Фриш – один из открывателей деления ядер и является, несомненно, первым экспертом в этой области. В государственных интересах допустить его к работе как можно скорее.

Разумеется, абсолютная секретность – необходимое условие продолжения работы. Тут не может быть двух мнений. Я не думаю, однако, что наше исключение из развития нашей собственной идеи может помочь этой цели.

Мне тяжело писать это письмо, но, по крайней мере, оно снимает с меня ответственность за дальнейшие задержки, вызванные потерей времени на рассмотрение вопросов, ответы на которые нам уже известны.

Еще до этого письма я пригласила Отто перебраться из пансиона к нам домой. Две детские спальни были свободны. Все равно они (Отто и Руди) проводили все время вместе, зачастую не только днем, но и ночью. Фриш был поражен тем, что я говорю по-английски бойко, но без артиклей. «Раньше, – сказал он, – я думал, что артикли необходимы в английском языке, но теперь вижу, что ошибался».

Я приучила его бриться каждый день, а после мытья посуды сразу же ее вытирать. Объяснила, что из-за всеобщего затемнения не стоит выходить из дома в безлунные ночи без крайней необходимости: вероятность столкновения с фонарными столбами или с машиной с выключенными фарами была весьма высока.

Фриш прожил с нами четыре месяца, и за это время мы очень сдружились. Единственное, что меня слегка огорчало: Руди говорил с Отто по-немецки, а со мной по-русски. Немецкий я так и не осилила. Впрочем, обычно, когда я входила в комнату, они прекращали научные разговоры и переходили на английский. По воскресеньям мы выбирались на долгие прогулки в сельской местности. На поезде добирались до какой-нибудь деревушки на холме, а домой возвращались из другой. Маршрут всегда составлял Руди. Однажды на воскресенье выпало мое дежурство в госпитале, и мы решили перенести прогулку на понедельник, рассчитывая остановиться на ночь в сельском трактире. Но хозяин трактира отказался нас принять. По-видимому, ему показался подозрительным немецкий акцент. Трактир был пуст, и по закону он был обязан разместить нас на ночь, но стоило ли с ним спорить? В местном пабе мы заметили полицейского и спросили его, нельзя ли нам переночевать в тюремной камере. «Нет, – ответил он с возмущением, – вы же не преступники. У меня есть знакомый, он сдает комнаты». Знакомый сидел за соседним столом с кружкой пива и подтвердил, что они сдают комнату. «Но я должен спросить жену. Сейчас я посижу в баре, а когда пойду домой, идите за мной». Несмотря на будний вечер, в баре почему-то было необычно много людей. Никто не расходился.

Включили радио, все разговоры смолкли, и мы услышали ту самую знаменитую речь Черчилля:

«Мне нечего предложить, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота. Перед нами тяжелейшие испытания. Перед нами много, много долгих месяцев борьбы и страданий. Вы спрашиваете, какова наша политика? Могу сказать: вести войну, на море, на земле и в воздухе, всеми силами, которые может дать нам Бог; вести войну против чудовищной тирании, беспрецедентной в истории человеческих преступлений. Это наша политика. Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, сколь бы длинным и тяжелым ни был путь; ибо без победы мы не выживем».

Было 13 мая 1940 года, прошло три дня с момента назначения Черчилля премьер-министром.

В апреле – мае 1940 года армия Третьего рейха пронеслась по Западной Европе, будто в тренировочной пробежке. 9 апреля немецкие солдаты пересекли границы Дании и Норвегии. Дания капитулировала через несколько часов в тот же день. Норвегия сопротивлялась два месяца. Британская армия участвовала в военных действиях в Норвегии, но терпела поражение за поражением. 10 июня правительство Норвегии прекратило сопротивление. Недовольство результатами норвежской кампании как холодный зимний туман расползлось по Британским островам и проникло в каждый дом. Большинство англичан, вне зависимости от политических убеждений, ждали отставки Чемберлена. Наконец, 10 мая Уинстон Черчилль сменил его на посту премьер-министра. С самого начала отвергнув любые варианты мирных переговоров с Гитлером, он смог сплотить и отчасти успокоить нацию.

В тот же день началось массированное наступление на Францию. С изумлением мы читали в газетах, что знаменитая линия обороны Мажино – гордость французской армии – оказалась никчемной, немцы просто обошли ее стороной. 10 мая потоки немецких войск пересекли границы до сих пор нейтральных Бельгии, Голландии и Люксембурга. Люксембург капитулировал на следующий день, Голландия через четыре дня, а Бельгия, поддерживаемая Францией, продержалась 18 дней. К концу мая дорога на Париж была открыта. 14 июня солдаты вермахта прошли триумфальным маршем по Елисейским полям. Фотография появилась на первых страницах всех британских газет. Французское правительство позорно бежало из Парижа еще 10 июня, оставив город на милость победителя.

Блицкриг – молниеносное наступление – непривычное для английского уха слово запестрело в газетных колонках. Уже к 20 мая немцы вышли к берегам Ла-Манша. Через неделю Британский экспедиционный корпус, около 300 тысяч солдат и офицеров, оказался прижатым к воде, в котле, в районе порта Дюнкерк близ франко-бельгийской границы. Отступая к побережью, британская армия несла большие потери в отчаянной попытке выиграть время. Черчилль отдал приказ об эвакуации. Под непрекращающимся огнем немецких бомбардировщиков 200 военных судов, баржи, пассажирские пароходы и 800 рыбацких лодок раз за разом пересекали Ла-Манш, чтобы спасти людей, разбросанных по пляжам Дюнкерка. Помимо рыбаков в спасении участвовало много добровольцев на прогулочных яхтах и катерах. Эти люди, вышедшие в море не по долгу службы, несмотря на смертельный риск, в определенном смысле превратили национальную катастрофу в странного вида триумф. Во многом благодаря им национальная гордость англичан не была сломлена в тот страшный год, боевой дух выжил.