Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

Всем было известно, как Ричард любил поиздеваться над сотрудниками отдела безопасности. Его целью было доказать им, что он – Ричард – может обойти все их препоны. Мальчишка…

За его проделками и показной веселостью таилась семейная трагедия: его жена Арлин умирала от туберкулеза в госпитале в Альбукерке. Арлин была первой настоящей любовью Фейнмана. Он женился на ней, зная, что она безнадежно больна, и вопреки возражениям родителей. Оппенгеймер добился, чтобы Арлин поместили в этот госпиталь. Туда из Лос-Аламоса можно было добраться на машине – сто миль в один конец. Ричард жил в «большом доме» – вспомогательной постройке в Банном ряду, переоборудованной в общежитие для одиноких сотрудников. Там полагалось селить в комнату по двое. Но и Фейнману, и его соседу Клаусу Фуксу удалось как-то избежать этого правила. По воскресеньям Ричард одалживал у Клауса автомобиль, чтобы съездить в Альбукерке. Как мы сейчас знаем, Клаус Фукс купил автомобиль совсем с другой целью. Но об этом ниже.

Некоторые старые друзья приезжали к нам время от времени. Нильс Бор бывал подолгу. Оппенгеймер никак не мог привыкнуть к его кодовому имени Николас Бейкер, и стал называть его дядюшкой Ником. «Дядюшка Ник» прижилось мгновенно. Из других частых гостей помню Джона фон Неймана и Исидора Раби. Фон Нейман был не только математиком высокого класса, но и знатоком квантовой механики. В отличие от других венгров, он не был сверхвежливым, любил грубоватые еврейские анекдоты и хорошо поесть. Я всегда очень старалась, когда мы ждали его на ужин.

Фон Неймана называли марсианином. В детстве он был вундеркиндом. Вместе с Теллером и Уламом фон Нейман занимался водородной бомбой. Впрочем, этот проект был всерьез запущен уже после нашего возвращения в Англию. Эту тройку объединяло еще и то, что, будучи беженцами из Восточной Европы, которая после разгрома Германии попала в новое рабство, они ненавидели коммунистическую доктрину.

Исидор Раби, с которым Руди познакомился еще в Лейпциге у Гейзенберга в 1929 году, родился в 1898 году в Польше, в местечке, название которого я забыла. После начала войны Раби перебрался из Нью-Йорка в Бостон, в группу MIT, работавшую над радарами. В 1944 году он получил Нобелевскую премию за открытие, которым сейчас пользуются все, не зная, что должны быть благодарны Раби. Магнитно-резонансная томография восходит к результатам, полученным им когда-то давным-давно.

Раби принадлежал к предыдущему поколению. Наше поколение он считал «молодежью», и у меня осталось ощущение, что он испытывал по отношению к нам отцовские чувства. Приезжая в Лос-Аламос в качестве научного консультанта, после завершения научной части он переходил к «инспекции» наших жизненных условий. Я слышала, что еще в 1943 году после беседы с генералом Гровсом, изложившим планы по Лос-Аламосу, Раби сказал: «Господин Гровс, прошу вас, пожалуйста, учтите – молодые физики и химики, прибывающие сюда, ни в коем случае не являются армейскими сержантами или офицерами. Это особая порода людей, их очень мало, и с ними надо обращаться соответственно. В какой-то момент вы можете решить, что потворствовать прихотям длинноволосых сопляков, нарушающих все армейские традиции, – это чистое безобразие. Не делайте такую ошибку. Если вы хотите получить результат в минимальные сроки, предоставьте им работать, как они хотят. И постарайтесь создать им подобающие бытовые условия».

Городские развлечения исчерпывались кино и танцевальными вечерами. Разумеется, почти каждое воскресенье, а иногда и по специальным случаям устраивались вечеринки, большие и маленькие. Алкоголь продавали только в Санта-Фе, да и там выбор был небольшим. Из крепких напитков только текила была всегда в наличии. Поэтому зачастую мартини на Холме делали именно из текилы – в этой связи ее стали именовать мартиниевкой. Однажды на вечеринке у нас дома фон Нейман выпил пятнадцать порций такого мартини. На следующее утро он мрачно изрек: «Все знают, что мой желудок железный. Кажется, вчера он дал трещину». Помню, на большой вечеринке в честь высадки англо-американских войск в Нормандии я танцевала на столе. Но дальше не помню ничего.

Мне запомнился еще один вечер в 1944-м, когда у нас в гостях был наш старый друг Отто Фриш. Он руководил группой критической сборки, в задачу которой входило точное определение критической массы. За ужином он был необычно оживлен. Я переглянулась с Руди и спросила:

– Что-то случилось, Отто?

– Почти случилось. ЧП. Видите ли, мои дорогие, сейчас я работаю с примитивным «недореактором» – двухметровая башня из железных прутьев, а наверху пирамида из обогащенных урановых брусков, манипулируя которыми можно измерить критическую массу. Установка без защиты, поэтому я назвал ее Леди Годива. Помните, тысячу лет назад прекрасная Годива ездила на лошади по Ковентри, совершенно обнаженная… лишь длинные волосы прикрывали ее наготу.

всплыли откуда-то из моей первой жизни мандельштамовские строки.

– Но это не важно. Вокруг датчики показывают поток нейтронов. На них красные лампочки, мигающие в зависимости от потока. Всегда у меня в поле зрения. Подношу к пирамиде новый брусок – мигает чаще. Я был наверху. Мой техник снизу что-то мне сказал. Я не расслышал и склонился к нему. И вдруг боковым зрением поймал: лампочки не мерцают, а горят непрерывно. Звенит звонок. Пошла цепная реакция, сейчас взлетим. Меня толкнули небесные силы – выпрямился, скинул брусок с пирамиды, лампочки перешли в обычный режим. Еще бы пара секунд…

У Руди появилось выражение крайнего недоумения на лице: «Что произошло?»

– Когда я склонился вниз, убегающие нейтроны отразились от моего тела и попали обратно в реактор.

– Какая доза?

– За пару секунд схватил около дневной нормы.

– Фу-у-у, – сказал Руди, – считай, что родился заново.

Разумеется, кино и вечеринки приедались. Зато как прекрасны и разнообразны были вылазки на природу…

Начну с того, что в один прекрасный день Руди спустился в Санта-Фе и купил подержанный автомобиль фирмы «Нэш» выпуска 1927 года. (Сейчас эта компания больше не существует.) Нашу голубую птичку мы прозвали Конкистадором, а дети сократили это длинное испанское слово до Конки. Постепенно мы объехали все каньоны, до которых могли добраться. В каждый из них закат приходил по-разному, но всегда захватывающе. Иногда заезжали в живописные индейские пуэбло. Как радовались индейцы, когда я покупала какое-нибудь украшение из серебра работы местного мастера! Освоив автомобильные прогулки, мы решили, что для остроты ощущений надо попробовать верховые. В Лос-Аламосе была армейская конюшня. Лошадей разрешалось брать напрокат всем желающим. Мы попробовали несколько раз, вспомнив наш конный поход на Кавказе в 1931-м. Каждый раз нам давали то одну лошадь, то другую. Среди них попадались норовистые и весьма темпераментные, что меня совсем не устраивало. Я и сама женщина темпераментная.