Игорь Безрук - Лехнаволокские истории [СИ]

— Тебе хоть там не скучно одному? Вроде как и поговорить не с кем?

— Да почему не с кем? Днем целая орава работает: строители, электрики. Армянин скоро жестянщиков пригонит.

— Ну и ладно, я за тебя спокоен, — сказал на прощание Юрка. — Не забудешь своему напарнику про волчицу рассказать?

— Не переживай, скажу обязательно.

Тут Юрка засуетился.

— Тебе молока налить? Выпьешь там у себя.

— Если можно, — сказал Виктор. Домашнего молока он давненько не пил.

— Не стесняйся — надо чего, заходи. Придешь еще, картошки тебе накопаю, зелень есть, моркови надергаешь… Что ты там хоть ешь?

Виктор неловко передернул плечами.

— Дает немного армянин на пропитание.

— Не картошку же с зеленью?

Виктор усмехнулся. Юрка мотнулся обратно в дом, через минуту выскочил с литровой банкой молока в руках. Виктор поблагодарил.

— Да не за что, — снова заблистал глазами Юрка. — Спасибо — тебе.

— Я тогда загляну, как со Степаном переговорю?

— Заскакивай, — горячо пожал ему руку Юрка, и Виктор неторопливо побрел обратно на дачу армянина.

На остановке уже сидела Галка, но то ли издали не признала (он шел по другой — темной — стороне улицы), то ли не обратила на него никакого внимания, Виктор прошел незамеченным, думая о своем.

Решение Саленко и Бражко, разбередило душу всем. Даже Женька, как ни геройствовал, после прощания с земляками побрел по поселку, осунувшись, как потерянный. Малой ничего старался об этом не говорить. Не по себе было и Виктору. Но что он мог сделать? Возвращаться домой с пустыми руками было нельзя — ни своего хозяйства, ни огорода, ни скотины, ни птицы, — ничего, что помогло бы кое-как продержаться до весны. Обыкновенная городская двухкомнатная квартира, крыша над головой, за которую надо платить, и деньги для этого и всего остального должен добыть он, глава своего небольшого семейства. В передрягах первых дней неудачной шабашки он сознательно отодвигал мысли о доме, чтобы не терзаться лишней болью, но отъезд разочаровавшихся в пустой затее мужиков с новой силой напомнил о том, ради кого и ради чего он здесь…

Но кажется, не все еще потеряно. С Казаряном ему пока что везет, и он сделает все, чтобы не упустить этого везения. Тем более, что ничего особенного для этого не требуется — только работа. Старательная, добросовестная, с полной, как говорится, отдачей. Ну, с этим у него никогда проблем не было. И в институте, и на заводе, и в конструкторском бюро — везде и всегда он был на хорошем счету. Само собой это получалось, и, наверное, по-другому быть не могло. Таким уж, видно, родился. Таким получился. Таким, судя по всему, и останется…

Перед сном Виктор вышел из сарайчика на воздух. Постоял под темным бездонным небом, под яркой, в нежной дымке луной, под приглушенными ее светом знакомыми, но странно сдвинувшимися с привычных мест звездами — еле узнал среди них Кассиопею, не сразу разглядел ковш Большой медведицы — не та широта…

Ночь постепенно насытила уши тишиной. Отдельные звуки только обостряли её, гортанные переклики лягушек будто раздирали на части. Где-то неподалеку в озере плеснулась игривая рыбешка, откуда-то донесся звонкий девичий смех. Накатили сладкие воспоминания прошлого, но перемешались так, что вычленить что-либо из этого сумбура просто невозможно: яркие глаза дочки, теплая улыбка жены, книги на полках, гитара в руках… На душе просветлело…

Виктор забрался по крутой лестнице в свою «голубятню», наполнившуюся теплом от электрокамина, вытянулся на мягком матрасе, укрылся плотным спальным мешком и сладко заснул сном человека, довольного собой и своей, пусть на первый взгляд и мало примечательной, жизнью.

Женька, неожиданно поссорившись с Ирмой, ночевать пришел к Пашкину.

Пашкин был даже рад этому — с отъездом Бражко и Саленко и переездом Резника в доме стало как-то непривычно, пусто.

— Ночуй, не жалко, — сказал он.

— Да я тут это, понервничал — залепил немного Ирме под глаз, теперь не знаю, как долго будет злиться.

— Кто? Ирма? Не переживай, она привычная. Прежний муженек частенько ее поколачивал. Как проснется, так и в дыню, «чтоб не забывалась», говорил. Веселый малый был, царство ему небесное.

— Помер, что ли?

— Убили по пьяне. Свои же собутыльники.

— Известное дело.

— Располагайся, — еще раз пригласил Пашкин Женьку, и тот поблагодарил его.

Заснул, однако, на удивление, быстро. Спал тихо и безмятежно. Снилась ему огромная-преогромная городская свалка, из тех, на которых он часто промышлял в Москве.

Чего там только не было. Куда взгляд ни кинь — необозримая масса разнообразного барахла, одежды, утвари, домашних вещей, остатков и обломков мебели. Кожа, войлок и резина соседствовали с шерстью, драпом и гобеленом. Красное переплеталось с черным, желтое с зелеными, палевое с бирюзой. Пестрота рябила и радовала — есть где душе развернуться: столько ценного, столько нужного валяется бесполезно; сколько хороших, добротных, почти неношеных вещей, выброшенных просто так, от сытой жизни, можно еще отыскать. И погода благоволит: целую неделю на небе ни облачка, значит, найденные вещи не придется сушить, и новый привоз не будет выпачкан грязью.

У Евгения большая спортивная сумка, подобранная на свалке в прошлый раз. Тогда сильно повезло: мало того, что он набил её полностью, так еще и вещи оказались что надо: какая-то привередливая модница, вероятно, из тех, у которых денег куры не клюют, выбросила на помойку в целлофановом пакете белую шерстяную кофточку, теплый розовый свитерок и почти новую атласную ночную рубашку с глубоким вырезом на груди. Ни клякс, ни застиранного пятнышка, ни малой дырочки на них, будто только что из магазина. И размером, — ну, прямо на его благоверную.

Но то было в прошлый раз. Сегодня же, как назло, ничего подходящего нет. Конечно, если бы как прежде собирал все подряд, и сейчас набил бы полную сумку, но, прельщенный последней находкой, он больше не тратил время и силы на поношенное, теперь непременно хотелось вещей нестарых, ну, один-два раза надеванных, такие попадаются, он убедился, да и уверовал отчего-то, что жены и любовницы новоявленных богачей меняют наряды по три раза кряду и больше месяца одну вещь не носят. Куда они деваются? Уходят на городскую свалку, не иначе.

Женька копается в куче, наверное, с полчаса, не меньше, — и ничего. Идет дальше, погружается в следующую — и снова ни одной приглянувшейся вещи. Неужели он стал так привередлив?

Неподалеку замечает склонившуюся фигуру. Конкурент? Одет хуже Женьки, неряшливо, в драных лохмотьях. На голове крупная мятая шляпа.

Но что это? Женька глазам своим не верит: оборванец забуривает руку в ворох одежды, выуживает оттуда какую-то тряпку и — о, Боже, — взмах руки, и тряпка, взлетев в воздух, превращается в бабочку! Самую настоящую бабочку!