Александр Зиновьев - В преддверии рая

О: У нас нет собраний. Конечно, мы встречаемся и обмениваемся мнениями. Но лишь в ходе обычной жизни.

В: А как распространяется ваше учение?

О: Когда как. Я об этом не забочусь. Оно само растекается по свету. Растекаясь, оно уточняется, обрастает деталями, систематизируется.

Замечание: Но ведь вы теряете авторство!

О: Это не имеет значения. Акт творчества сам по себе награда. Я сказал свое слово и тем самым вознагражден сполна.

Замечание: Вас и ваших последователей все равно уничтожат. И от вашего учения не останется следа.

О: Придут другие и сделают то же.

Вопрос: А если не придут?

О: Тогда участь этого общества не будет стоить даже сочувствия.

После того, как обвиняемого увели, члены комиссии быстро пришли к единому мнению.

— Случай, конечно, тривиальный,— резюмировал председатель комиссии.— Но вы, конечно, сами понимаете... Нас обвиняют... На нас клевещут... Мы должны максимально...

— А вдруг Бог на самом деле есть? — шутливо сказал лысый толстяк.— Вы читали, конечно, о «летающих тарелках»?..

— Существует гипотеза,— сказал очкарик с бородкой,— согласно которой мы есть продукт эксперимента высших существ...

— Отвергать факты передачи мысли на расстояние нелепо...

— Говорят...

— Ходят слухи...

Переговариваясь таким образом, члены комиссии покинули кабинет и разошлись по своим учреждениям и домам с сознанием честно выполненного долга. Совесть их не мучила. Ее у них просто не было.

В газетах — статьи о диссидентах. Их смысл — диссиденты суть агенты иностранных разведок. Другого объяснения не может быть, пишет автор одной из них. Автор — сам бывший иностранный шпион. Вот это — позиция правительства. Плюнь, говорит мне моя новая знакомая. Но людей же посадят, возмущаюсь я. Они знали, на что шли, говорит знакомая. Ты лучше о себе подумай. Почему ты не защищаешь диссертацию? Все равно в нашем народе нет силы, способной что-то изменить. Мы не евреи. Впрочем, их скоро всех выгонят. Не все диссиденты евреи, говорю я. Есть и русские. Значит, у них жены еврейки, говорит она. Хочешь, я поговорю с директором, и тебя выпустят на защиту? Как хочешь, говорю я. Мне все равно. Под утро моя знакомая уходит. Эта почтенная дама даст сто очков вперед пресловутым «распушенным девицам». А мировоззрение... Эдакие дамы /а их миллионы/ не допустят никакой демократизации общества. Она им ни к чему. Им так удобнее. В разговоре знакомая упомянула о Спецотделе. Это меня насторожило. Всего пятнадцать страничек формул. Как мало нужно места для дела! А отчеты института займут десятки томов. Где-то я за эти пятнадцать страничек получил бы все. А здесь? Нет, с меня хватит! Я беру спички и поджигаю первый листок, второй, третий... Последний. И спокойно засыпаю. На работу опоздал на два часа. Явился — немедленно в дирекцию вызывают. Пиши объяснительную записку. А я улыбаюсь. Я почти счастлив— я сделал дело!

Обратите внимание, сказал Забулдыга в один из наших походов, когда мы для разнообразия начали с центра, и указал мне на здание Военной Артиллерийской Академии... Через весь центральный корпус Академии тянулся лозунг «Наша цель — коммунизм». Я тупо посмотрел на лозунг. Что особенного? Такими лозунгами украшена вся столица, вся страна. Потом меня вдруг осенило. Я начал хохотать. Как из-под земли выросли дружинники и милиционеры. Поскольку мы еще были в приличном состоянии, а они — почему-то миролюбиво настроены, нас отпустили, проверив на всякий случай документы и осмотрев мой портфель. Во время осмотра портфеля я сказал, что мы рядовые забулдыги, запретной литературы и бомб не держим. Один из дружинников сказал мне, чтобы я заткнулся, если не хочу до утра провести время в другом месте. А ведь он, судя по физиономии и языку, мой собрат — такой же младший сотрудник научного учреждения. Может быть, следит за иностранными журналами, передовые идеи высказывает. Вот сволочи, сказал я, когда мы остались вдвоем и юмористическое настроение пропало. Не судите, сказал Забулдыга, да не судимы будете. Как-нибудь я вам расскажу случай, когда мне пришлось выполнять роль похуже этих ребятишек, а у меня тогда никаких угрызений совести не шевельнулось. А теперь уже не переиграешь. Как меняются времена! Когда я был в вашем возрасте, милиция с нами на церемонилась. Сначала били, а потом уже разбирались, что к чему. Правда, и мы в долгу не оставались. В одной такой заварушке мы ухитрились откусить им два уха, перекусить одно сухожилие на ноге /сквозь сапог, между прочим!/ и переломить указательный палец. А один парень бульдожьей хваткой вцепился в задницу начальника патруля. Так их обоих и увезли в «Склифасовского», не могли разжать челюсти. Теперь не то. Ну, так какова наша цель? Я предлагаю на ту сторону, в «Галактику». «Юпитер» на ремонте, а в «Витязя» нас уже не пустят.

С ней мы все-таки встретились. Я спросил, почему Она так неожиданно и жестоко бросила меня. Она рассмеялась. Ты думаешь, что если я с тобой переспала пару раз /три, поправил я/... ну, три раза... Какая разница?., так значит, ты имеешь право претендовать на такие вопросы, сказала Она. Ты ко всему прочему еще и наивен. Счастливый человек! Но если уж начистоту... Видишь ли, в тебе ощущается некая нестабильность. Даже обреченность. С тобой грустно становится. А Сын, спросил я. Он хотя и хам, эгоист и прочее, сказала Она, но в нем есть стержень. Он — живой человек. Он из нашего болота. Но он не для тебя, сказал я. Она пожала плечами и ушла. Женщина средних лет, одетая под иностранку и страшная, как иностранка. И вместе с тем — типичный житель нашего болота. Удастся ли Ей зацепиться за кочку? Навряд ли. Мне кажется, Она допускает какую-то фундаментальную ошибку.