Имре Шаркади - Избранное

Вышло это само собой: чем больше выдвигался в кооперативе Янош Гал, тем меньшую роль играл там Ласло Биро. Янош Гал был практик, его занимало земледелие, непосредственная работа в бригаде. А Ласло Биро, человек горячий, не желал мириться с тем, что старые члены кооператива живут хуже, чем новые, получившие большую денежную компенсацию за сданный инвентарь и скот; он ставил новичков на менее выгодную, трудную работу, на отчетных собраниях искал случая придраться к ним, отругать; не для того — считал он — другие гнули спину четыре года, чтобы эти зажиточные крестьяне пришли на готовенькое. Почему бы и им не помучиться первый год в кооперативе, как мучились другие зимой сорок восьмого года?

Его, конечно, злило, что авторитет Яноша Гала растет, что его бригада готова идти за ним в огонь и в воду. Это и понятно: благодаря Яношу три члена бригады на заработанные деньги уже собирались строить себе дома. Но особенно тревожило Биро, что партийное руководство и местные власти его самого ни во что не ставят, а Яноша Гала превозносят до небес.

Сначала он пожаловался Шандору Ульвецкому. Тот выслушал его, хмыкнул, а вечером пошел к Яношу Галу и, преувеличив, приврав и приукрасив, рассказал ему все. Янош, подумав, ответил осторожно и осмотрительно: он не хотел ссориться с Биро. А на следующий день Ульвецкий, очень сильно преувеличив, передал его слова председателю. Но на том дело не кончилось. Ульвецкий болтал об этом всем, кому не лень. Прошла неделя, надо было решить, на чью сторону вставать; он выбрал Яноша Гала. В самом деле, чего ждать от Биро? Этот старый длинноусый крестьянин держался с ним как начальник, частенько давал понять, что они не ровня: он председатель, а Ульвецкий в кооперативе новичок; правда, он, Биро, удостаивает его доверием, но скорее как младшего брата, сына, да просто молокососа, что для Ульвецкого очень оскорбительно. А Янош Гал? Он будет благодарен, если Ульвецкий встанет на его сторону и склонит к тому же почти всех уйхейских середняков. Что тогда запоет Биро?

В октябре, решив, что сейчас самое время, Ульвецкий на общем собрании ни с того ни с сего накинулся на Биро. Тот сначала онемел от изумления, а потом вознегодовал. Так вот он каков, Шандор Ульвецкий? Заявляет во всеуслышание, что председатель, мол, развалил кооператив, вновь вступивших презирает, середняков ненавидит, издевается над ними, а молодежь преследует, Яношу Галу, к примеру, с удовольствием свернул бы шею. А он-то с этим Ульвецким нянчился целый год!

Биро в ответ пробормотал что-то невразумительное, и собрание ополчилось на него; люди из бригады имени Петефи кричали, что Ульвецкий прав, и тогда Биро бросил колокольчик, который вертел в руке, схватил свою шляпу, крикнул: «Ну что ж, поработайте сами!» — и покинул зал.

Уездный партком предложил все же оставить Биро председателем, а Яноша Гала его заместителем, но потом, когда Биро, приехав в уезд, принялся ругать, поносить всех подряд, в первую очередь бывших середняков, стало ясно: с ним каши не сваришь, он неисправим. Сначала в председатели прочили Яноша Гала, но потом подумали, что зелен еще, знает пока что только свою бригаду, и потому остановились на кандидатуре Шандора Ульвецкого, если члены кооператива поддержат ее.

Ульвецкого выбрали почти единогласно. Янош Гал стал его заместителем, но скорей лишь формально; дело в том, что партийная организация направила его в начале октября на пятимесячные курсы руководящих работников, и когда в «Мичурине» за него голосовали, он, взволнованный, полный множества грандиозных планов, уже ехал в Будапешт.

Ульвецкий вознесся на вершину славы и счастья. Теперь он председатель кооператива, хозяин, в его распоряжении шесть тысяч хольдов земли, четыреста пятьдесят семей, — никогда еще не обладал он такой властью и могуществом. Перед этим померкли даже воспоминания о деятельности в партии мелких землевладельцев: на что в те годы мог он рассчитывать, хотя и выступал от имени десятков тысяч человек? Сейчас он выступает от имени семисот человек, но это реальность, прочная основа; тут, за его спиной, семь сотен членов кооператива имени Мичурина со своими маленькими заботами и большой жаждой счастья, со своими надеждами на будущее. И во главе них — он, Шандор Ульвецкий; за ним последнее слово не только в городе, но и в уезде; он будет ездить и в столицу на совещания руководителей сельскохозяйственных кооперативов. Он сможет полюбоваться Дунаем, мостами, покататься на американских горках, а утром отправится в парламент заседать вместе со всем правительством и партийным руководством. В пятидесяти шагах от него на трибуне будут сидеть Ракоши и другие члены правительства, которых он столько раз видел на фотографиях. Что в сравнении с этим роль вождя партии мелких землевладельцев? Кутежи, море вина и ничего больше. А тут… в гостиничном номере телефон, горячая вода в ванной, позвонишь, официант несет коньяк или черный кофе, — да, власть и могущество — это вещь! Растянувшись на кровати в гостинице, он, Шандор Ульвецкий, смотрит в окно на мерцающие огни города… Сегодня он председатель кооператива, ну а потом… Даже если этот мир рухнет, погребя под собой Яноша Гала, Ласло Биро, Каллаи, — всех, всех, он один выстоит и захватит огромные залы с лестницами, устланными коврами, которые созданы господом богом для того, чтобы кружили там в танце голые шлюхи да цыган наяривал на скрипке песню: «Продал десяток волов, денег в кармане полно; все прокучу до утра».

А Жужка?

Подумаешь, Жужка. Ничтожество, дрянь, дура. Она будет принадлежать ему, когда он захочет. Так думал он, глядя в окно, пьяный, с тяжелой головой, и вдруг решил: пока Янош в Будапеште, он обрюхатит Жужку. Вот порадуются-то, — ржал он.

Только спьяну лезли ему в голову подобные мысли. Трезвому Ульвецкому Жужа представлялась недоступной, для трезвого главным было не уронить собственный авторитет; нельзя пускаться в авантюру, идти на риск, на скандал. Ведь Жужа — жена известного бригадира, член правления, руководитель культсектора в кооперативе, она у всех на виду. Но когда вечером, пьяный, он бредет к Галам — с тех пор как они построили новый дом, они живут от него меньше чем в километре, — море ему по колено.

Кто запретит ему любоваться женщиной? Никто и не увидит, тем более Янош. Можно взять ее за руку, дружески обнять за плечи. Во хмелю ему чудилось, что он близок к цели, надо только не упустить случай, и эта желанная, более чем когда-либо желанная женщина будет принадлежать ему.

Представляя себе это, он скрежетал зубами. Ох, будь проклята эта жизнь, эта женщина и безумец, о ней помышляющий.

Потом пришли заботы и радости власти, одно желание подавляло другое. Поначалу казалось, что руководить — дело нехитрое. Крестьянин — не дурак, не тупая скотина, чтобы не понимать: на хорошо обработанной земле обильно родится пшеница и кукуруза, — стало быть, надо хорошо обрабатывать землю. Но не прошло и двух месяцев, как заботы возросли. У сельсовета — одни интересы, у членов кооператива — другие. Сельсовет добивается, чтобы все работы проводились в срок, а члены кооператива хотят работать на своих приусадебных участках. Сельсовет стоит за большие цифры в планах, члены кооператива — за маленькие. Да и среди самих членов кооператива мнения расходятся. Свинари требуют, чтобы построили новый хлев: им работать будет легче, увеличится приплод свиней, уменьшится падеж, а другие и слушать о таких капиталовложениях не желают. Всяк отстаивает свои мелкие интересы, все ждут от председателя и руководства разумных решений, а как тут быть, если ему наплевать и на новый хлев, и на рост урожайности и доходов? Для Ульвецкого одно было важно — что он председатель; по утрам его ждет бричка, в город на совещания он ездит на машине кооператива, подписывает документы, дает аванс, ставит людей на одну или другую работу. Вот она жизнь, а вовсе не то, что засело в голове у нескольких тупоголовых болванов.