Имре Шаркади - Избранное

Это — главное. И Жужка — главное. Второй месяц она соломенная вдова, ее муж вернется весной. Ну, поупорствует, поломается Жужка немного, не впустит его в дом; ну, позовет к себе жить вдову Иштвана Такача, чтобы не оставаться одной. Но все это чепуха. Янош Гал, этот пронырливый дурак, одержимый, сейчас на курсах, а в случае чего он сумеет с ним справиться. И в конце концов, кто тут председатель, он или не он?

За те полгода, пока председателем был Ульвецкий, жизнь в «Мичурине» вроде бы изменилась к лучшему, но и к худшему тоже. Не вполне понимая, в чем тут дело, парторганизация относилась к Ульвецкому с недоверием, хотя иногда и хвалила.

После тяжелого года руководить кооперативом было непросто. И все же «Мичурин» добился высоких урожаев, все его члены выработали годовую норму, на трудодень выдавали более двух килограммов пшеницы, у всех было молоко, кукуруза, корма — не в изобилии, правда, но народ не бедствовал, а сильно нуждающимся даже платили аванс. Крестьяне порой роптали, но на руководство не жаловались. Трудовая дисциплина ослабела — это верно, но и то сказать — для чего она зимой? Люди все равно слоняются без дела, только инвентарь ремонтируют, подолгу спят да в правление ходят с просьбами, авось перепадет чего-нибудь.

К Шандору Ульвецкому ходили с просьбами не напрасно. Кто просил аванс, как правило, получал его.

— А что? Зерно в закромах еще есть. Первым делом надо помочь человеку, а уж госпоставки как-нибудь выполним. Государство не голодает, а у Кароя Вига нет ни пучка соломы, печку топить нечем.

Кому выносили выговор за нарушение дисциплины, тоже шел к председателю. Покачав головой, тот обычно отменял выговор: каждый ведь может оступиться, — кто не ошибается?

Для любителей просить и жаловаться не было председателя лучше, чем Шандор Ульвецкий. Больше просили, чем жаловались. Тут же, единолично, без участия правления решив вопрос, он говорил бухгалтеру или кассиру:

— Выдайте-ка этой женщине немного ячменя, я подпишу, вы только составьте акт.

В уезде требовали лишь отчет. Поздно начали сев? А кто это проверит? Если сообщить, что поздно начали, «Мичурин» попадет в число отстающих, у бригадиров отберут знамя. Подмигнув, он говорил бригадиру:

— Ну, товарищ Вереш, как у вас дела? Сотня хольдов еще осталась? Но ведь это будет сделано, не так ли?

Разумеется, к тому времени, когда отчет придет в уезд и пришлют, быть может, проверщиков, сев уже закончат.

В страду Ульвецкий был неумолим. За свою жизнь он твердо усвоил: кто крадет день во время пахоты, покоса, прокладки оросительного канала, тот причиняет непоправимый вред, — прощать этого нельзя: мотыга, плуг, коса не должны простаивать, надо обработать как можно большую площадь. В эту пору в нем просыпался азарт: случалось, выхватив косу из неловких рук, он сам показывал, как надо косить. Люди видели это, и Ульвецкий старался, чтобы видели и рассказывали другим. Так председатель прослыл ревнителем общественного добра, ведь каждый сбереженный в страду час на вес золота.

А за письменным столом он ухитрялся за тот же час бросить на ветер тысячи форинтов. С крестьянина, которого на прошлой неделе ругал в поле за нерадивость, он снимал выговор за недельный прогул. И делал это умышленно, страшась перемен к лучшему. Пока не перевелись лентяи, он мог пользоваться у них популярностью, иметь больший вес, чем партийная организация; и что бы ни происходило в «Мичурине», он, Шандор Ульвецкий, там первый человек, к нему идут члены кооператива, с ним обсуждают все вопросы.

Так обстояли дела, когда вернулся с курсов Янош Гал.

Весна наступила внезапно, преждевременно; даже глубокие старики не могли припомнить такой ранней весны, у них оживились глаза, когда в конце февраля стало припекать солнышко и потом вдруг теплый ветер точно развеял зиму. Проснувшись утром, люди обнаружили, что на улице теплынь, скованная ночным морозцем земля оттаяла и ребятишки могут шлепать по лужам. Весна пришла неожиданно, совсем неожиданно. Еще накануне вечером небо было пасмурным, а к утру стало чистым, ярко-синим. Мужчины, повернувшись на другой бок, обняли жен; лисица в лесочке высунула мордочку из норы и, почуяв весеннее тепло, отправилась на охоту за курицей. В тот день Жужа проснулась рано, — солнечный луч скользнул по ее лицу, — и, вскочив с кровати, вышла из комнаты в одной рубашке, босая; так приятно было ступать по теплому полу кухни. Она прошлась по двору, у колодца плеснула водой в лицо и от удовольствия даже вскрикнула и рассмеялась. Весна пришла, подумала Жужа, уже весна, а Янош все не возвращается, почти полгода, как он уехал.

Жужа ждала его со дня на день.

Она отодвинула засов в курятнике, посвистела в ответ запоздавшей синице, не замечая при этом, что бродит по двору босая, в одной рубашке, и спохватилась, лишь когда увидела велосипедиста, свернувшего с проселочной дороги. Встрепенувшись, она побежала на кухню, натянула кое-как платье, а гость был уже тут как тут, на пороге: это Ульвецкий привез телеграмму от Яноша, тот сообщал, что приедет сегодня вечером.

Жужа обрадовалась, от восторга чуть не бросилась на шею Ульвецкому, — так хотелось ей поделиться с кем-нибудь своею радостью; она прыгала, громко смеялась, тряся крепкими своими кулачками, и тут председатель вдруг обнял ее за талию.

— Идите к черту! — закричала она, не на шутку рассердившись: ей пришлось от него отбиваться. — Ополоумели вы, что ли?

Он и вправду ополоумел и злился на самого себя: чего так долго тянул волынку и упустил прекрасную возможность, а сегодня возвращается ее муж. Ну, не дурак ли: все ходил вокруг да около, шутил, привязывался к ней, вместо того чтобы сразу перейти к делу. Теперь уж поздно. Он хрипло смеялся, а Жужа шипела, билась в его руках, дралась, царапалась. Царапайся на здоровье. Он срывал с нее одежду, глаза его налились кровью, едва он коснулся ее обнаженного тела. Ух ты, сейчас эта женщина куда соблазнительней, в сто раз соблазнительней, чем шесть лет назад.

Жужа была в отчаянии: он сумасшедший, сумасшедший…

— Я сейчас закричу на всю округу! — пытаясь вырваться, пригрозила она.

Они стукнулись о кухонную дверь, стекло со звоном разбилось. Воспользовавшись его минутным замешательством, Жужа высвободилась, тут же выскочила из кухни и, захлопнув дверь, заперла ее на ключ.

— Это дорого вам обойдется, — прошипела она, грозя ему кулаком, разъяренная, как ведьма. Борьба так истощила ее, что она едва держалась на ногах. — Сволочь, подлец, пропади ты пропадом, ты еще ответишь за это, мой муж тебе покажет.

— То-то здорово будет, — заржал Ульвецкий, — а ты ему покажешь след от моей пятерни на своей сиське, а?

У Жужи широко открылись глаза; силы вдруг покинули ее, она рухнула на пол и отчаянно зарыдала. Потом, вытерев слезы, побрела в комнату посмотреть на спящего в кроватке сына; ей стало так страшно, словно кто-то сжал в кулак ее сердце: господи, что, если б мальчик проснулся и вышел на кухню?