Имре Шаркади - Избранное

Ульвецкий мигом протрезвел, хмель как рукой сняло; он швырнул наземь кувшин, подойдя к колодцу, окунул голову в ведро и на себя вылил целое ведро ледяной воды, потом, переодевшись в сухое, пошел к Галам. Он даже не попрощался с отцом, пробурчал только:

— Пошли, пошевеливайся, я тороплюсь.

Было, верно, часов одиннадцать. Янош еще не спал, работал, сидя за кухонным столом.

— Бог в помощь, — приветствовал его Ульвецкий. — Ну, как дела? Над чем корпишь?

— Хорошо, что ты пришел, нам поговорить надо. Я отложу работу.

— А что ты делаешь?

— Да вот просматриваю кое-какие бумаги.

Ульвецкий, как загипнотизированный, смотрел на документы, которые Янош стал укладывать в ящик.

— Погоди-ка, не убирай, — хрипло проговорил Ульвецкий. — Давай помогу тебе, раз я пришел. Вдвоем быстрей кончим.

— О более серьезном деле потолковать бы надо.

— Ну, будет тебе, зачем запираешь от меня бумаги?

— Потому что ты целиком занят ими и не желаешь со мной разговаривать, — засмеялся Янош.

— Не покажешь, значит? Ну, ладно. Выходит, в кооперативе есть от меня секреты. А я понятия об этом не имел.

Янош догадывался, что он пьян. Лицо у Шандора было помятое, волосы мокрые, глаза запухшие, язык с трудом ворочался.

— Не придирайся, — сказал Янош. — Об этом я и хотел с тобой потолковать. Люди не должны думать, будто в кооперативе есть линия Ульвецкого и линия Гала.

— А что, так считают?

— Да, некоторые.

— Давай говорить начистоту. Если ты стоишь за меня, никаких двух линий нет. Если не за меня, — есть. — Тут Ульвецкий опомнился. Сдержал готовую прорваться злобу. И, положив руку на руку Яноша, продолжал: — Впрочем, оставим-ка это, дружище. Черт с ним, ерунда все это. Мы с тобой понимаем друг друга, работали вместе, были друзьями и останемся ими. Я пришел помочь тебе, давай-ка сюда эти бумаги, поднажмем и покончим с ними.

Янош Гал не мог взять в толк, почему Ульвецкий так цепляется за эти бумаги. Он затребовал их в горсовете, потому что в конторе кооператива из-за переезда царил ужасный беспорядок, ничего нельзя было найти, а он хотел просмотреть прошлогодние документы.

— Полно, чего тебе? — покачал головой Янош.

— Выходит, все же скрываешь что-то от меня?

Ульвецкий встал, посмотрел на Яноша; он долго смотрел на него и думал: что сделать? Ударить его? Задушить? Прибить?

Но лишь пробурчал хрипло:

— Что ж, видать, мы не во всем понимаем друг друга.

И, слегка покачиваясь, вышел, тьма поглотила его. Янош глядел ему вслед: пьян, наверно, решил он.

— Ушел? — просунула голову в дверь Жужа.

И когда муж в задумчивости кивнул, проговорила ласково, с тревогой:

— Не доверяй ему, он нам враг. Смертельный враг.

Янош погладил ее по коротко остриженным каштановым волосам; подперев рукой голову, посидел немного, подождал, не скажет ли Жужа еще что-нибудь, но она молчала, и он спросил в задумчивости:

— Как враг? Ты так думаешь? Почему?

— Ну… чувствую.

Янош в раздумье кивнул.

— Этого мало, — сказал он. — Чувствовать — это еще не все. — Потом улыбнулся Жужке: — Поздно уже, пойду спать. Давай отложим этот разговор до завтра.

Вернувшись домой, Ульвецкий лег в кровать, но от страшного волнения никак не мог заснуть. Тщетно гнал он от себя мысль о бумагах Гала; понятия не имея, что в них такое, он чувствовал: тут кроется предательство, готовится ловушка для него. Он не сомневался: стремясь к новому, увлекаясь наукой, Янош Гал перестраивает работу в кооперативе для того лишь, чтобы выжить его.

Стало быть, его хотят спихнуть с председательского места, лишить популярности, изобрести нечто такое, в чем он разобраться не сможет; никчемных людишек вроде Яноша Гала сделают специалистами, а его, Шандора Ульвецкого, и прочих стариков пошлют к чертовой матери.

Обливаясь холодным потом, он припоминал прежние мечты: поездки в Будапешт, гостиница, облицованная мрамором, парламент, — все это стало опять далеким, недосягаемым. У него земля горит под ногами, а он, дурак, мечтает… Хлебнул кооперативной жизни и вместо того, чтобы сокрушить, уничтожить кооператив, как собирался вначале, помогал ему крепнуть и развиваться, Он скрежетал зубами от ярости: всем тут обязаны ему, а этого подлеца, Яноша Гала, он взрастил себе на беду.

Он ненавидел и Яноша и Жужку, теперь уже не жалел ее, а ненавидел: не обнимать, не целовать ее мечтал он, а, схватив за шею, душить, пока не посинеет, пока…

Он выкурил с десяток сигарет; за окном забрезжил рассвет, а сон все не шел к нему; он встал, умылся у колодца, побрился и пошел из дома. Нужно во что бы то ни стало раздобыть бумаги — они не выходили у него из головы, — в них ключ ко всему.

Встретившись утром в конторе с Яношем Галом, он увидел, что портфель у того почти пустой, — значит, документы остались дома. И можно их раздобыть.

Он пошел к Галам. Сделал большой крюк, чтобы не попасться никому на глаза. В это время у них никого нет дома; ящик кухонного стола он взломает, стекло в двери разбито, и кухня, верно, не заперта.

Когда он просунул руку в дыру, зиявшую в двери, сердце у него отчаянно забилось. Если бы стекло тогда не раскололось и он не поранил бы себе руку, то не выпустил бы Жужку и все было бы иначе, — он упрямо верил, что все могло быть иначе.

Выдвинув незапертый ящик стола, Ульвецкий склонился над ним. Бумаги были там. Он стал перелистывать их, потом вдруг поднял глаза: на пороге кухни, изумленно глядя на него, стоял Янчи, четырехлетний сынишка Галов. Жужа, уходя на работу, обычно отводила его к соседям; и сегодня он был у них, поиграл немного и прибежал домой за деревянным обручем, а тут в кухне сидит дядя председатель и роется в ящике.

— Нехорошо так делать, — строго сказал он.

Ульвецкий, выпрямившись, смотрел на Янчи. Разумеется, мальчишка расскажет, что председатель был здесь, рылся в ящике. Кровь стыла в его жилах, руки, ноги онемели. Он не мог тронуться с места. Потом ухмыльнулся и подошел к мальчику.

— А почему это нехорошо?

Ульвецкий взял Янчи на руки. Он держал ребенка в своих землистых, сильных и цепких руках, и ему казалось, что это Янош или Жужка. Придушить его, и конец, на свалку, как цыпленка со свернутой шеей. Так он и сделает!

Ульвецкий ощерился. Вышел во двор, осмотрелся. Вспомнил: на прошлой неделе возле хлева вырыли яму для гашеной извести. И он направился туда.

Янчи испугали его глаза и железная хватка; Ульвецкий держал его, как ястреб — голубя. Держал так, что не вырваться.

Убийство сынишки Галов долго волновало народ. Страшное, загадочное преступление. За что убили ребенка? Шандора Ульвецкого вскоре арестовали; сначала он отпирался, потом равнодушно во всем сознался. Люди недоуменно спрашивали друг друга: за что он убил мальчика? На суде адвокат просил освидетельствовать психическое состояние обвиняемого, затем сказал, что его окружение, воспитание объясняют, хотя и не оправдывают злодеяния. Когда Ульвецкого приговорили к смертной казни, оставались еще такие, кто не понял до конца происшедшее. Чего только не случается, говорили люди, покачивая головой; они так и не осознали, что классовая борьба — это классовая борьба и что жизнь наша полна еще борьбы.