Имре Шаркади - Избранное

Внезапно ее охватил безысходный ужас: ведь Ульвецкий — зверь, он на все способен… он… он…

Расширенными глазами она смотрела прямо перед собой: а что, если рассказать обо всем мужу? Коли промолчишь, Янош по-прежнему будет дружить с Ульвецким и тот не перестанет ходить сюда…

Ужасно, ужасно, но как рассказать ему об этом и о прошлом, о старом, ведь и сейчас ничего бы не случилось, если бы тогда, когда она была батрачкой…

Сжав кулаки, она с леденящей ненавистью думала о том, что Ульвецкий и теперь еще держит батраков; ее трясло, словно в лихорадке; как во времена батрачества, она чувствовала свою беззащитность, — выходит, богачам всегда все дозволено, почему у них такая легкая жизнь? Ей все припомнилось, хотелось от ярости затопать ногами: «Позор, позор нам, что такой подлец — председатель нашего кооператива».

Ульвецкий тоже задыхался от ярости; взбудораженный, распаленный, он готов был все сокрушить вокруг, попадись ему в тот момент кто-нибудь под руку, он задушил, убил бы его. Его ничуть не смущало, что Жужа исполнит свою угрозу; пусть говорит что угодно; в таких случаях молва не щадит женщину: сама хороша, коли довела до этого… Он же еще и посмеется над ней!

Упустить такой случай! Он ненавидел Жужу, ее мужа, весь мир. Зачем он надрывается, какого черта? Чтобы создать образцовый кооператив для них, для жалких тварей? Ради этих гадов вставать чуть свет, ложиться за полночь, — да разве это жизнь? И он, дурень, еще пытался сделать человека из ее мужа, этого бессловесного дубины, Яноша Гала!

Янош Гал приехал с курсов, пылая жаждой деятельности. Эти полгода оказались для него необыкновенно плодотворными. Он готов был ночь напролет втолковывать Жуже, как, по его мнению, должны жить люди. Ведь вся мировая история доказывает, что человеческий труд способен преобразить жизнь. А люди порой ленятся, работают плохо, бездумно. Вот египтяне еще пять тысяч лет назад понимали, какую пользу приносит орошение, а членов кооператива теперь приходится всячески убеждать, что необходимо увеличивать площади орошаемых земель. Наукой уже давным-давно доказано, да и в специальных книгах написано, каким образом такие сельскохозяйственные работы, как рыхление земли, обработка ее волокушей, поверхностная или глубокая вспашка, влияют на развитие растений. Что ни говори, наука — великое дело.

— Знаешь, Жужка, я уверен, что на наших землях и при плохих погодных условиях, хозяйствуя по-научному, можно вырастить по двадцать пять центнеров пшеницы с хольда, и я выращу, черт подери, вот увидишь. Надо растолковать людям, что раньше мы вели хозяйство дедовским способом и дурак тот, кто пренебрегает признанными, полезными новшествами.

На курсах Янош проникся уважением к агрономической науке, да и вообще ко всем наукам. Вот, например, если развитие растений зависит от количества испаряющейся влаги и можно сократить испарение, то увеличатся запасы почвенных вод. Корни растений содержат много разных минеральных веществ, хорошо бы изучить лабораторным путем их состав и знания эти использовать на практике. Янош мечтал создать агрономическую лабораторию, которая поможет направлять хозяйство.

Вернувшись из Будапешта, он принялся с увлечением перестраивать работу кооператива; занят был по горло, приходил домой поздно, едва успевал поесть. Жужа подчас просыпалась за полночь, а на кухне еще горела лампа, и Янош сидел за кухонным столом, склонившись над планами. Ему предстояло переделать множество дел, а по опыту он знал: чтобы воодушевить людей, нужно сначала самому во всем разобраться, наладить работу, достичь хороших результатов.

Он сам разработал новый подробный план весенних полевых работ, передал его бригадирам и предложил правлению вынести решение: беспощадно вычитать у отстающих для начала по пять, а потом и по десять трудодней.

Ульвецкий с нарастающим раздражением убеждался, что, по сути, не он, а Янош истинный председатель. В самом деле, что мог он противопоставить трудолюбию Яноша, его неутомимости, новым, все более широким его планам?

Одно оставалось — возражать и противоречить. Но как? Не чушь же молоть? Да и возражать было трудно, Янош Гал обычно выдвигал перед правлением предложения, предварительно одобренные партийной организацией. Ульвецкий бесился. Разве справиться ему одному с Яношем, которого поддерживает партия? С каждым днем, как ему казалось, его все больше оттесняли на задний план, он кивал головой, поддакивал, но досада и ярость накопились в нем: он готов был убить Гала, когда выяснялось, что тот сообразительнее его, — он, бывало, еще обдумывает что-то, а Янош, глядишь, уж и распорядиться успел.

Гал умел расшевелить членов кооператива; за два-три дня они разровняли обваловку рисовых полей, а на следующий день там уже работал трактор; даже самые равнодушные, недоброжелательные люди радовались, глядя на проделанную работу:

— А дело-то идет.

Тут, на рисовых полях, Шандору Ульвецкому впервые удалось заткнуть Яноша за пояс. Все члены правления участвовали в ночной работе. Ночь была лунной, красивой; Ульвецкий работал рядом с Яношем Галом, он стал нажимать что есть сил и к утру обогнал соперника, оставил его далеко позади. В таких случаях никто не выдерживал соревнования с председателем: он не знал усталости, работал, как машина. Почувствовав свое превосходство, Ульвецкий развеселился, зайдя в сельмаг, сам выпил около литра вина и других угостил. А потом дома, сидя на крылечке, грелся на весеннем солнышке и, почти не закусывая, пил в одиночестве до позднего вечера. Да, сегодня выдался хороший денек, он обставил Яноша Гала. Лежит небось теперь дома без сил, а жена поясницу ему растирает…

Он мурлыкал себе под нос. Наступил вечер, затем ночь, а он все вертел в руке кувшин и самозабвенно напевал старую любимую песенку: «Продал десяток волов, денег в кармане полно; все прокучу до утра…» Поздно вечером к нему вдруг пришел отец. Сначала Шандор ему обрадовался, угостил вином; потом разозлился: как он осмелился прийти сюда? А если проведает, пронюхает кто? К чему это?

— Не кипятись, — сказал старик. — Я у тебя и двух раз-то не был с тех пор, как ты в кооперативе. А как председателем стал — и вовсе ни разу. А только долго ли еще будешь ты председательствовать?

И, по-стариковски шамкая, стал рассказывать, что живет он далеко и стар уж, а дошли до него слухи, будто звезда Шандора закатывается. И ему начеку надо быть: Янош Гал, говорят, нынче утром в город ездил, старые бумаги, касающиеся кооператива, в горсовете там взял, а для чего они ему?

Ульвецкий сначала не понял: бумаги, какие, к черту, бумаги? И зачем они ему? Вместо того чтобы отдыхать дома, усталый потащился в город? Старик лишь пожал плечами, — больше он ничего не знает и прошел пятнадцать километров, чтобы предупредить его: нет ли среди бумаг чего-нибудь, порочащего Шандора? Янош Гал, по всему видать, проверить хочет, что происходило в кооперативе в его отсутствие, когда Шандор заправлял там делами.