Имре Шаркади - Избранное

А может, и разум тут ни при чем, а все дело в нервах?

У меня выступил пот, а в дверь снова постучали. Я даже не взглянул в ту сторону, не ответил, крепко зажмурил глаза и отвернулся, но вдруг меня коснулась мягкая, словно цветочный лепесток, рука.

«Она», — подумал я, хотя знал, что это невозможно.

Я открыл глаза. Рядом сидела Эва.

Она лукаво глядела на меня, в руке у нее был цветок. Лишь через несколько мгновений я понял его назначение: ведь наступает рождество…

В руке у Эвы была гвоздика. Где она ее раздобыла?

— Вы спите?

— Нет, — сказал я и закрыл глаза. Вовсе я не спал. Вероятно, сердце у меня билось быстрее — от злости. Явилась, — осмелилась сюда явиться! Что ж, теперь так всегда и будет?

Я молчал, мои закрытые веки явно покраснели. Нервы натянулись, как струны. Сколько она еще намерена тут оставаться?

Я ненавидел ее.

Так продолжалось с минуту. Затем я расслабился, глаз не открывал, но причины ненавидеть ее у меня уже не было. Пришла сюда? Очень мило с ее стороны. Придется все-таки отучить ее от этого, вообще отучить от всего, могущего внушить ей веру в то, что мы принадлежим друг другу… Когда быть с ней недобрым: сейчас или послезавтра?

Я избрал решение более трусливое и ленивое: как-нибудь потом…

И открыл глаза.

— Как у тебя с лыжами?

Она рассмеялась:

— Никак!

— Не беда, что-нибудь да получится. Завтра утром спустимся на восточный склон словацкого луга, там можно позагорать. Потом пешком поднимемся…

Она так обрадовалась, словно я преподнес ей подарок.

— А ты возьмешь меня?

Я не ответил, снова опустил веки. А потом медленно проговорил:

— Эва, принеси мне демалгонт. У меня голова от боли раскалывается.

— Сейчас, милый, сейчас принесу.

Пока она ходила, я размышлял. Вот, за все приходится расплачиваться. Надо мне было ложиться утром с Эвой?

Прежде чем она вернулась, я зашел в ванную комнату побриться.

Намыливался я долго, — намыленное лицо исключает всякие ласки. И когда бреешься, ни на что иное внимания не обращаешь. Мысль заняться бритьем возникла у меня исключительно по этой причине, но Эва, вернувшись с демалгонтом, тотчас спросила:

— Ты бреешься дважды в день?

— Что? Дважды?

Мне и в голову не приходило такое. А она, мило смеясь, спросила еще, кому я хочу понравиться.

И при этом обратилась ко мне на «вы». Я подумал, что это идет от жеманства, но она, словно догадавшись о моих мыслях, сказала, что всегда будет называть меня на «вы», а то еще привыкнет говорить «ты», что тогда подумают люди и вообще…

Гм… В наше время, когда все друг с другом на «ты», вполне естественно, что врач на «ты» со своей ассистенткой, а Эва затеяла какую-то глупую игру, причем явно для того, чтобы у нас с ней появилась тайна от всего мира, словно нам двоим известно нечто такое, чего нельзя знать остальным.

Фу! В этой женщине ни капли стиля.

— Не навести ли тебе порядок? — спросила она.

— Для этого существуют уборщицы, Эва.

— Сверх того, что делает уборщица. Как хотелось бы мне посмотреть твою квартиру в Будапеште! Кто там убирает?

И она покачала головой.

— Ты не такой… Ой, опять «ты» выскочило!.. вы не такой, чтобы позволить… Но глядите, вы повсюду разбросали свое лыжное обмундирование. Сложить?

Я не ответил.

— Верно, это веками выработанный закон жизни общества, что женщина должна заботиться о мужчине.

— На меня этот закон не распространяется, — сказал я, бреясь, и бросил на нее взгляд: скачет тут, словно канарейка, — Я не чувствую себя обязанным соблюдать какие бы то ни было общественные законы, и в будущем никогда на это не ссылайся.

Она была так ошеломлена, будто я ударил ее по лицу. Сначала даже не поняла, о чем я говорю, только почувствовала, что я ее отвергаю.

— Да, но… — запнулась она.

Я обмыл лицо и, пока вытирался, объяснил ей, что имею в виду:

— Видишь ли, люди ведут себя в соответствии со сложившимися нравственными законами лишь потому, что боятся. Я же не боюсь и поэтому так себя не воду.

— Ты ничего не боишься?

— Нет, кажется, ничего, — сказал я и посчитал разговор законченным.

С небольшим опозданием я спустился играть в пинг-понг, однако супругов Печи там еще не было. Это меня раздосадовало. Опоздав, я надеялся получить преимущество, а опаздывали они. И уйти я не мог, ибо тогда бы выяснилось, что я пришел только ради них, оставаться же здесь у меня особой охоты не было. Да и народу играло мало, из трех столов один был свободен, за другим стукали шариками работники кухни нашего дома отдыха. Игравшая за третьим столом девушка крикнула:

— Товарищ доктор, не присоединитесь ли к нам? Четвертым?

Я присоединился. Играли они хорошо, игра была интересной. Мой партнер некоторое время был противником девушки, предложившей мне сыграть, но мы оказались слишком сильны, поменялись, и я стал играть в паре с ней. Я ей даже не представился. Примерно без четверти пять явились Печи.

До сих пор игра только развлекала меня, и я не слишком старался. С того момента, как углом глаза я увидел, что Печи появились в дверях, игра сама по себе перестала меня занимать. Я почувствовал, как горячо стало вискам, быстрее забился пульс; делая глубокие вдохи, я постепенно привел себя в прежнее спокойное состояние: суетиться мне нельзя. Я не смотрел на них, но все же заметил, что они остались здесь и то и дело посматривают на меня. Почувствовав, что сердце мое бьется нормально и волнение схлынуло, я начал играть с рассчитанной точностью.

Откровенно говоря, играл я как позер. А сам думал: в чем тут дело? В жену Печи я не влюблен, это несомненно. Заставить себя полюбить ее было бы мне весьма трудно. Так что же тогда означает мое волнение?

Нельзя сказать, чтобы я страстно желал эту женщину, что один вид ее заставлял мое сердце учащенно биться… Да и не настолько все это было важно для меня, чтобы заставить действовать… Что же это в таком случае?

Я взглянул на нее, она ответила мне взглядом, между двух ударов ракеткой, улыбнувшись, я приветствовал ее, она ответила улыбкой, а я все старался разгадать ребус.

Ничего не приходило мне в голову, хотя, вспоминая об этом теперь, я готов верить, что тогда у меня появилось предчувствие смертельной опасности, и я взволновался, как во время первой охоты на крупного зверя. Птицу способен поймать в силки даже ребенок, но совсем иное дело брать на мушку оленя. Олень смотрит на тебя своими кроткими глазами, он ничего тебе не сделал, ты любишь его, тебе хочется его погладить… Эх, все это я выдумываю задним числом, а тогда никак не мог определить, почему меня охватило волнение.

Мы закончили игру, я отдал ракетку Печи, чтобы он занял мое место. И сел на скамью рядом с его женой.