Имре Шаркади - Избранное

Она явно была смущена. Но почему?

Мы с Пиштой ушли из кухни.

— Давайте потанцуем, — предложил он. — Ведь это единственная гарантия, что вас у меня не похитят.

— И вас тоже, не правда ли? Вы, как вижу, пришлись Аги по вкусу.

— Ничего подобного. Она совершенно недвусмысленно заявила мне, что я должен оставить вас в покое, чтобы вы могли заняться этим… ну, как его?.. с которым бы танцевали.

— Так прямо и сказала?

— Да. Но я это просто в свое оправдание говорю.

— Вот видите, вам не надо было приходить сюда. Мне немного стыдно перед вами за эту компанию.

— Да не придавайте вы этому значения! Во всяком обществе разговор сначала вертится вокруг служебных дел, политики, потом переходит на знакомых, а когда люди основательно выпьют, то болтают о женщинах и сплетничают. Мне наплевать на ваших гостей, я только вас хотел видеть, и кто бы вокруг вас ни увивался, я уверен: вы значите для меня гораздо больше, чем для них, потому что я люблю вас.

— Я раздразнила вас сегодня утром. Мне не следовало целовать вас.

— Я поцеловал вас первый. Вы только разрешили…

— Неправда. Я ответила поцелуем.

— И сказали, что хотели бы любить меня. Тогда я понял, что ваш брак неудачный… Разойдитесь с мужем и выходите за меня замуж… Это звучит, наверно, немного комично; я ни с того ни с сего вылез со своим предложением, но, в сущности, все равно, объяснюсь я с вами сейчас или через три недели.

Я засмеялась.

— Милый мальчик, не думайте, что я смеюсь над вашей поспешностью. Мужчины обычно тут же выкладывают то, что у них на уме, я привыкла к этому. И вы поступили так еще утром. Возможно, во мне есть что-то, что придает людям уверенности, да?.. — Перестав танцевать, я предложила: — Пойдемте, я хочу показать вам скульптуру, работу моего мужа.

— Зачем?

— Потом, возможно, вы поймете зачем.

Взяв Пишту за руку, я повела его в мастерскую. Догадавшись, куда мы идем, Бенце с некоторым удивлением взглянул на меня, недоумевая, почему в таком случае я не приглашаю его с собой. «Что все это значит?» — было написано на его физиономии.

Некоторое время Пишта разглядывал статую, а потом я безразличным тоном сказала:

— Это я. Не стану утверждать, что тут большое сходство со мной, но все же это я. Все посетители мастерской, обладающие верным глазом и художественным вкусом, могут составить представление, какова я в натуральном виде. От этой скульптуры я отличаюсь лишь тем, что способна двигаться, но я, как и она, часть экспозиции моего супруга. И вас я пригласила сюда, чтобы объяснить это.

— Насколько я понимаю, — начал Пишта медленно, сильно побледнев, — ничего выдающегося в художественном отношении это произведение собой не представляет… Просто статуя обнаженной женщины, бесспорно, с вашей головой. Мне скульптура не нравится, но даже если бы она и понравилась, это нисколько не изменило бы ситуацию…

Он замолчал, потому что вошел Бенце. Тот все-таки не мог удержаться, чтобы не присутствовать при показе своего творения свежему человеку.

— Ну, ты заставляешь скучать нашего нового знакомого? — пробормотал он, роясь в своих эскизах и с нетерпением застенчивого ребенка ожидая похвал.

— Мне не скучно, — сказал Пишта, — но я не разбираюсь в искусстве…

— А кто разбирается? — снисходительно махнул рукой Бенце. — Думаете, во всей стране наберется хотя бы двадцать настоящих ценителей?

— Может быть, и не наберется, но тысячи людей усвоили шаблонный язык художественной критики, а я…

— Да, да, — обрадовался Бенце. — Вы и не представляете, как умно и правильно вы заметили, в самую точку попали. На шаблонном языке критики ничего невозможно рассказать о произведении искусства…

Он с волнением ждал, чтобы Пишта высказался, не на шаблонном языке, а так, как это обычно делали посетители. «Я, правда, ничего не понимаю в искусстве, возможно, я человек некомпетентный, но… это грандиозно, великолепно» — и так далее. Но Пишта молчал, осматривая мастерскую, да и то лишь из вежливости, без всякого интереса.

— Ну что ж, смотрите, — чуть погодя грустно протянул Бенце, убедившись, что не услышит отзывов.

Так он, не солоно хлебавши, и ушел из мастерской.

— Значит, вы собственность этого бородача, — проговорил Пишта с вымученной улыбкой.

— Как кобыла. Так вы считаете…

— Гм… Сказали бы лучше — лошадь…

— Нет, нет, слово удачное… Ну вот я и скисла. Пойдемте потанцуем, а завтра настроение у меня подымется и мы с вами увидимся. Где вы будете? В Пилише или еще где-нибудь?

— Вы правда туда приедете?

— Думаю, да. Давайте посмотрим, сварила ли Аннушка пунш. При виде вас она страшно смутилась.

— Еще бы, любая девушка, став прислугой, смутилась бы при встрече с кем-нибудь из старых знакомых.

— Ну, насколько я знаю Аннушку, ее этим трудно смутить. Это домашний деспот и фея в одном лице.

Пишта насмешливо улыбнулся.

— Возможно. Но знаете, несколько лет тому назад она, тогда еще девчонка, не это считала своей целью в жизни. Вы, конечно, возразите: Аннушка, мол, у вас зарабатывает больше, чем на производстве, и живется ей вольготней. Спорить против этого трудно, как и трудно противопоставить что-либо вашей квартире, машине, образу жизни, — но я все-таки попробую.

— Очень мило. Только, пожалуйста, не надо, лучше просто поговорим. Я взгляну, как там пунш, а вы пока посидите.

Аннушка уже сварила пунш и даже собралась подавать его; она успела переодеться, что очень удивило меня. Обычно, если ей случалось самой вставать среди ночи или мы ее будили, она предпочитала показываться гостям в белом купальном халате, зная, что в таком виде она весьма привлекательна — из-под халата, накинутого на голое тело, виднелись ее ноги выше колен. Теперь она была в платье и без чалмы. Я с изумлением смотрела на нее: неужели она переоделась ради Пишты?

Я недолго терялась в догадках; схватив меня за руку, она умоляюще зашептала:

— Ах, дорогая Эва, очень прошу вас, ничего не говорите обо мне Сабо.

Я удивилась и разозлилась: с чего она так волнуется?

— Ах, знаете, ведь… на заводе он был ужас какой важный парень… Когда я пришла к нему и сказала, что еду домой, он сердито поморщился. Он презирал девушек, которые уезжали обратно в деревню… А если теперь он узнает вдобавок, что здесь с вашего разрешения ночует Дежё — ей-богу, Эва, больше это не повторится, Дежё всегда уходит чуть свет, никто даже не видит его, — то что же Сабо подумает обо мне, да еще и о вас, ведь он очень строго смотрит на такие дела. Вы не выдадите меня, милая, дорогая Эва? Правда ведь?

— Да вы же знаете, что я никогда не сплетничаю.

— Знаю, знаю, но это не сплетня, а веселая шутка, над которой можно посмеяться…

— Хорошо, Аннушка. — Мне надоели ее мольбы. — Ведь мой муж понятия не имеет, что я разрешила Дежё здесь ночевать, поэтому я все равно не открыла бы вашего секрета. А теперь надо подать пунш.