Игорь Савельев - Как тебе такое, Iron Mask? [litres]

Пробовал читать дальше, но теперь, когда он знал, что это за картина, шишки в медвежьем углу начали напрягать еще больше. Алекс то и дело отвлекался от текста (этому способствовал и текст), вглядывался в пятна, по которым можно было только гадать: медведь там или дерево. Все сливалось в одно, и в Алексе поднимались какие-то детские ощущения, ранние, подобные звериным инстинктам. Что-то пугающее в этой картине. Будто бы он когда-то, в позапрошлой жизни, не человеком еще, не понимая, что такое деревья, медведи, подолгу ее рассматривал. Очень странно. Залипая (а может, это просто уже подступала дрема), Алекс размышлял, не могла ли эта картина висеть где-нибудь над его кроватью, или тогда уж кроваткой; странно в таком случае, что всю сознательную жизнь, встречая этот попсовый сюжет на каждой конфетной обертке, Алекс ничего такого не чувствовал. А почувствовал здесь – будто неясная опасность и беззащитность резко обострили что-то.

Или, может, это ковер? Коврик для детской с этим сюжетом. Самое дикое, что смутно, прапамятью, Алекс вытаскивал какую-то вроде бы детскую, но не свою, а ту, в которой он мог когда-то спать; он не понимал, что это, откуда и что это за место. Перебирал их питерские дачи, из которых четко помнил только последнюю; он уже и не улавливал, где что было и где прошло его детство, потому что оно пришлось на странный период в жизни отца. Когда все они, вся их стая, снялась за [Mr. P.]м, где-то кружила, между Питером и Москвой, но еще никуда не села. В стае папа менял места и должности раз в несколько месяцев: какие-то контрольные управления, администрации президента, аппараты правительства; теперь Алексу снились не птицы, а самолеты – это как самолет меняет тона двигателя, скорости, выпускает шасси и закрылки, короче, хаос какой-то перед самой уже посадкой на полосу; это был хаос перед плотной, капитальной посадкой в большие кресла и навсегда; у Алекса потекла слюна, и…

Щелкнул замок, стукнула дверь, в кухне негромко переговаривались; потом зашумела вода, и это окончательно разбудило Алекса, он подобрал слюну и коротко мигнул айфоном. 12:16 пи эм. Смена караула (он уже коварно выучил их распорядки). Он проморгался, потер уши – чилийский способ быстро проснуться; начал ходить по полутемной комнате, туго соображая, что понадобится ему этой ночью: паспорт, карточки, шнурок, пауэр-банк?.. Сразу являться не следовало. Алекс выжидал, пока стихнет все и, главное, хлопнет дверь – Ринат уедет спать.

В кухню Алекс вышел уже ближе к часу.

– Йоу! Привет!!! – В рукопожатие, а затем и во внезапную дружескую попытку словно бы приобнять – на американский манер – Алекс вложил всю задушевность, которую мог изобразить.

Ну а как? Юрий был здесь единственный, кто мог ему помогать.

Тот, конечно, не ожидал, вскочив и недоуменно дожевывая. Он так и держал в руке тарелку с сыром, с колбасой – ночной перекус охранника.

– Ну, как дела?

Все еще не прожевав и явно не зная, что сказать, Юрий пожал плечами и просто вежливо улыбнулся.

Застрял кусочек сыра.

– Ты готов? – со значением спрашивал Алекс. – Тогда пошли. Да ты доешь, доешь.

Не то чтобы он боялся, что с Манежки все разойдутся, – газеты обещали круглосуточные стачечные костры, – но задерживаться тоже не стоило, здесь его планы могли сорвать каждую минуту. Например, приедет отец.

Наконец они вышли в коридор.

– Я надеюсь, это останется между нами, – начал Алекс, оборачиваясь на ходу, хотя на самом деле его мало волновали карьерные перипетии стажера охраны; Юрий схватил его за плечо, привлек к себе, и, прежде чем Алекс понял, что это вообще поцелуй, они ощутимо столкнулись зубами.

Ого.

– Ого, – сказал Алекс.

При этом Юрий метнул какой-то панический взгляд на потолок – к вероятным камерам.

Они молчали остановившись.

Причем чем дольше длилась эта пауза, тем более жалким делалось лицо Юрия, который понял, что ошибся.

Еще секунда, и это будет катастрофа. Он уже выглядел так, как будто может разбежаться и броситься в окно.

– Так. Пошли, – мягко скомандовал Алекс, завел ошеломленного Юрия в гостиную, усадил в кресло и оставил одного – надолго, потому что два кофе машина делала долго.

Прежде чем ехать на площадь, надо было закрывать все эти русские гештальты.

Выдвигаясь в гостиную с двумя кружками, Алекс чувствовал внезапную уверенность гуру и твердость походки: вся тысячелетняя мудрость европейской цивилизации стояла сейчас за ним.

Заботливо присел рядом – на подлокотник.

– Во-первых, не переживай, – начал он. – Я понимаю. Ты запутался.

Он оставлял большие паузы для ответов, дул на горячий кофе, делал неспешные глотки, но Юрий пока еще не был готов коммуницировать.

– Это неудивительно, – наставнически продолжал Алекс. – У вас тут такой lost cause [12] Безнадежный случай (англ.) . вокруг этого…

Патерналистское желание просвещать этих русских (и даже какой-то внезапный энтузиазм по этому поводу – революция подождет) пришло к Алексу не сразу. Так что, может быть, пауза у тормозной кофемашины – пришлось еще и прочищать лоток – была нужна больше ему самому, а не только сломленному, смятому человеку, который глаза сейчас не поднимал от чашки.

Первой реакцией Алекса сразу после поцелуя было недоумение и даже секундная мысль, что это какая-то провокация. Хотя кому это надо? Отцу? Для него в этом ничего нового, хотя, конечно, для него это новость, которая всегда нова.

– Ты в порядке?

Фраза была сериально-тупой, но Юрий кивнул. Система дала ответ.

– Я все понимаю. Это распространенная ситуация, когда натурал, которому, может быть, стало интересно что-то, воспринимает гея как… Тебе неприятно? Мы можем обсудить это позже.

Юрий отрицательно замотал головой. Впрочем, и великодушие Алекса – не более чем этикет. Он только разгонялся с нобелевской лекцией и не собирался ничего прекращать.

– Возможно, ты рос в такой среде, что живого гея видишь перед собой впервые, – начал Алекс, тщательно подбирая слова и всячески поводя губами. – Пока еще живого. – Он вворачивал шутки, потому что этого требовал нобелевский канон, и не успевал удивиться, что hate crime [13] Преступление на почве ненависти (англ.) . уже вошло для него в разряд хохм. – Неудивительно, что ты задаешь себе много вопросов, и у тебя начинает как-то зашкаливать воображение, и вот этот фактор, «гей – вот же он, не в зоопарке, а здесь», начинает достаточно сильно влиять… Я хочу сказать, что это восприятие, подсознательное, оно довольно попсовое: типа если это гей, то он кидается на все…

Далее, развивая тему «вот, например, я» и упоминая Тео без пояснений, кто это, Алекс запутался в оборотах, в навязчивом «а-а». Риторика не была его сильной стороной. Дошло аж до слов «автоматический допуск», как будто Алекс читал инструкцию бог знает к чему. На самом деле он напирал на то, что каждый уверен: гей готов прыгнуть в любую постель в любой ситуации, поэтому с ним можно заводить флирт или что-то; но в каждой встречной девушке же при этом не видят сексуальный объект?..