Игорь Савельев - Как тебе такое, Iron Mask? [litres]

Помимо водителя за перегородкой (вполне приличной, не такой, как изгрызенное временем оргстекло в кебах) в салоне сидели двое – мужчина и женщина; по европейской традиции Алекс пожал руку обоим, что женщина приняла с недоумением. И они сразу поехали.

Алекса встретили так холодно, что он подумал, будто сел не туда.

– Это вы мне звонили?

Ему ужасно не нравилась вся эта затея с телевидением, и вообще его сегодня странно потряхивало: он кожей чувствовал, как меняется мир вокруг.

Она не поняла.

– Ну, вы мне звонили насчет интервью?

– А, нет, это была не я.

Ну отлично.

Чтобы не было дальнейших расспросов, тетка отвернулась к окну.

Они довольно быстро доехали по 1905 года до одноименного метро – Алекс проводил взглядом те дома, за которыми вроде как было кладбище, – и уже дальше, за всякой «Электроникой на Пресне», на проспекте, названия которого он не помнил, они поползли. Сколько здесь до «Останкино»? Минут сорок? Час?.. А по пробке?.. Мысль о том, что они так и будут тут плавиться в тяжелом молчании, угнетала Алекса, хотя разговаривать хотелось еще меньше.

Но надо заставлять, раскачивать себя.

– Как вам в голову пришла идея этой программы – дети у власти, дети от власти? – выспрашивал он с настырностью, ему несвойственной.

И женщина, и мужчина старались не смотреть на него.

– Наверное, столько изменений вокруг, – подсказал Алекс.

Женщина кивнула.

– Если не секрет, кто вы?

– Менеджер дирекции развлекательных программ.

Хм, развлекательных. Ладно. Но можно было и представиться по имени.

– А вы?

– И я менеджер, – ответил мужик, не отлипая от телефона.

Алексу тоже бы стоило почитать, чтобы в студии все новости последних суток не стали дня него сюрпризом. Но BBC и прочее открывалось через пень-колоду, а флагманы российской независимой прессы сосредоточились на частностях. РБК на главной разместил какой-то кирпич о биржевых делах, что логично, потому что на фоне революций курс рубля прыгал.

ALEX: в россии что то действительно меняется

ALEX: я еду на телевидение

THEO: wow ты станешь молодым лидером?

ALEX: не бойся я тебя не брошу даже когда возглавлю страну

THEO: я приеду к тебе как байрон

ALEX: wow неожиданный образ

ALEX: кстати ты не помнишь это байрон что то писал про холодную телятину?

THEO: вот уж не знаю чем его угощали при русском дворе

ALEX: при каком еще русском дворе?

THEO: ты дубина он же был фаворит вашей императрицы

ALEX: ахаха это ты дубина фамилия бирон пишется через i

Алекс глядел на еле ползущие машины за окном, на солнечные блики – ну, вроде как и повеселее.

Телефон. У женщины. Почему она не берет трубку.

Ощущение, что что-то привычное, устойчивое и прочное сдвинулось, началось с того момента, когда меня разыскали на занятиях в академии и передали, что Маленков просит меня приехать на Ближнюю. Это было уже невероятно – чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал приехать к нему. Но это уже я все описала. Я с этого начала.

Но это не конец. Я еще не хочу кончать мои письма.

Шлагбаум на Красной Пресне был поднят, во дворе стояли (зачем-то) две скорые, две же машины Следственного комитета – с красной полосой, как скорые, только черные. И еще одна – с мигалкой, но без опознавательных знаков. Ее можно было принять за служебную машину отца. Но отец на такой не ездил.

Навалившаяся тупость позволила Алексу легко, без тряски, без заминок, войти в подъезд. Уже хорошо.

Возле поста охраны тусовались два мента.

– Здравствуйте! Меня зовут Алексей Николаев. Я сын Михаила Андреевича Николаева.

У него даже не дрогнул голос, и он даже полез за паспортом, но это было не нужно.

– Тут его сын, – сказал мент в рацию и прослушал в ответ диковатое «давай».

Что «давай»? Вяжи, тащи его?

– Проходите.

Алекс думал, что его проводят. Он почему-то так себе это представлял, когда возвращался сюда из «Останкино» – опять по пробкам (и без всякой, разумеется, записи – его выдернули из гримерки). Но и эти последние метры нужно было преодолеть самому.

Тяжесть навалилась только возле квартиры: на площадке топтались люди, дверь распахнута, и, кажется, внутрь тем более не протолкнуться.

Да и не надо.

Алекс пытался отдышаться: он поднимался пешком, лифт постоянно ездил невесть с кем и куда.

Здесь, на лестнице, оказывается, тоже красота какая-то. Репродукции. Поле. Девушка идет.

THEO: я понял о чем ты

THEO: это был не байрон а оскар уайльд

THEO: про холодную телятину

THEO: эй

– Алексей Михайлович?

– Да. Я готов.

Алекс делает первый шаг, как человек на Луну.

– Нет-нет, вам не нужно туда заходить.

Собирался, собирался с силами, и вот. Алекс как-то сразу сдулся. Сдался. Сел на ступеньку.

– Сейчас к вам подойдут, и вы проедете для беседы. То есть вы отдохнете. Вам все равно не надо здесь находиться.

– Но там мои вещи, – тупо повторял Алекс.

– Насчет этого, пожалуйста, не беспокойтесь. Всё отснимут, опишут и…

– Там макбук.

– Может быть, уже даже к вечеру что-то из этого смогут вам выдать.

Алекс тупо кивал, как будто это имело какое-то значение.

Полярная ночь наступает в Москве прямо с осени. Она не на месте. Москва. Не на месте с точки зрения биологических, геологических – каких там – часов, поясов.

Алекс не понимал, сколько длится его полярная ночь. Не спит он сутки или сколько. Здесь он на час или на год. Он даже подумывал, нельзя ли как-нибудь вздремнуть – да, в углу диван, но на нем вязанками какие-то документы, будто здесь ремонт. Фотопортрет над диваном – первое лицо награждает главу Следкома, или главу московского управления, или кто все эти люди – усиливал общий сюр. Ха. Алекс мог бы начать разговаривать с «дядей», чтобы показать следователю, что уже заговаривается. Хотя никаким «дядей» [Mr. P.] для Алекса, конечно, никогда не был, даже и не вспомнить, сколько раз (наперечет) Алекс его видел в детстве, но эти подробности лучше приберечь для скандальных мемуаров.

«Дядя» – неплохое словечко для мемуаров, кстати. Хуан Карлос, король Испании на пенсии, всегда называет Франсиско Франко «Генерал». Просто Генерал. Ненавидимый тиран, который забрал его детство. Изъял мальчика из семьи и воспитал для себя. И с наследием которого Хуан Карлос потом боролся всю жизнь. Но никогда не позволил себе никаких публичных оценок, ничего личного, только: Генерал, Генерал. «Умирая, немощный Генерал сжал мою руку – берегите Испанию, – и я поразился его силе».