Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Яхта была их личным убежищем — они прятались там, как прячутся в пещере дети, как уединяются где-нибудь в укромном месте молодые любовники. Случалось, что у него был поздний вызов и, вернувшись ночью, он находил дом пустым. Джулия никогда не оставляла записки, в этом просто не было необходимости. Он знал, где она, поэтому надевал кожаный пиджак и шел сквозь снег к лодочной станции. И неизменно находил ее там. Она сидела на кушетке и ждала, и он, смеясь, говорил: «Все работаешь…» В ответ Джулия лишь чуть-чуть улыбалась своими детскими губами, сморщив усыпанный веснушками нос. В такую ночь они могли так и не взяться за работу.

Он вернулся в комнату. На улице падал снег, слышно было, как опять заскулил Цезарь, и ему показалось, что Джулия ждет его на лодочной станции — давно уже ему не приходили в голову такие мысли. После случившегося несчастья она мерещилась ему везде. Десятки раз он приходил домой и звал ее, но ее нигде не было, и на яхте она его, конечно, тоже не ждала. Однажды он отправило туда, смутно надеясь встретиться с нею: с ее призраком ее нетленным духом, оставшимся витать в маленькой каюте.

Сегодня все неожиданно повторилось — этот странный холодок, гуляющий по спине, несмотря на то, что ему не было холодно, и эта неотступная мысль, что Джулия ждет его там, в темноте. Он знал об этом все время и когда принимал душ, и когда переодевался, и когда листал журнал, и когда выходил на улицу и смотрел на падающий снег. Он знал об этом все время.

Чтобы хоть чем-нибудь заняться, он подошел к проигрывателю, включил его, поставил наугад какую-то пластинку. Сначала послышался тихий скрип, затем он узнал вступительные таинственные аккорды «Праздника Победы» Шеллинга — нестройные отзвуки опустевшего поля боя, постепенно сменившиеся полонезом, потом мелодией, напоминающей танго, веселой музыкой веселой толпы, ликующей после битвы, смеющейся и танцующей в огромном зале. Неожиданно наступила тишина, и вдруг запел горн, рассыпалась барабанная дробь, и издали, неотвратимо приближаясь, послышалась мерная, четкая поступь погибших.

Танцоры кружились в вальсе, стараясь оттеснить марширующие призраки. Они танцевали и пили, и занимались любовью. Но все было напрасно, шаги мертвецов все приближались, и барабанная дробь становилась все громче, потом постепенно она смолкла, а где-то вдали горн заиграл погребение.

Проигрыватель щелкнул. Опять наступила тишина, и опять ему показалось, что Джулия ждет его в темноте. Он пробормотал: «Джулия… Джулия…» Надел кожаный пиджак, прошел через кабинет и приемную, вышел на улицу и стал спускаться с холма. Дверь станции была открыта. Он окинул взглядом неясные силуэты лодок и вдруг увидел свет — две круглые точки иллюминаторов «Джулии». Замерев, он стоял на опилках, не в силах отвести взгляд от светящихся кружков, потом стал осторожно пробираться к лодке, обходя разбросанные кругом доски, бочонки с гвоздями и банки с засохшей краской. С яхты не доносилось ни звука. Но свет в иллюминаторах мягко мигал, как будто в кабине тихо раскачивалась керосиновая лампа.

Он встал на ступеньки самодельной приставной лестницы, бесшумно поднялся по ней, прошел в кубрик и через открытый люк увидел Мар. Она сидела на кушетке, сжавшись и обхватив колени руками.

Мар медленно и равнодушно подняла глаза. На ней была красная шерстяная кофта и черные брюки. Она поежилась, и он сказал:

— Я разожгу печку. Сейчас будет тепло.

Спустившись вниз, Гай разжег маленькую керосиновую печку и произнес:

— Она ест кислород. Возможно, и вредно для здоровья, но все-таки лучше, чем мерзнуть.

— Что Лэрри имел в виду, когда говорил про морфий?

— А что он мог иметь в виду?

— Ты велел уменьшить интервал между уколами с двенадцати до восьми часов.

— Боли усилились. Человек постепенно привыкает к морфию.

— Поэтому интервал уменьшают до восьми часов, потом до шести, четырех…

— До этого еще далеко, Мар.

— Да, но в конце концов это убьет его.

— Послушай… Послушай… — Он стоял над ней и смотрел, как блестят в желтом свете ее черные волосы. — Тебе лучше уехать на некоторое время. Можно в Атланту. В общем, все равно куда.

— Не хочешь больше слушать мою болтовню? Верно? Не желаешь иметь дело с психопаткой! Ведь ты сам с трудом держишь себя в руках! Боишься, что придется сказать мне то, что я и так знаю и в чем ты не хочешь признаться даже себе? Он умрет теперь уже очень скоро, и я могу тебе сказать почему, если ты хочешь. Потому что в его организме скоро наступит дисбаланс. Чего-то окажется слишком много, а чего-то слишком мало. Морфий ослабит сопротивляемость организма, и он умрет от пневмонии или другой болезни. Да, лекарства спасают его от боли, но ведь доза должна все время расти, иначе они перестают действовать и уже не приносят облегчения. В конце концов это его убьет. — Мар истерически засмеялась. — Говорит доктор Маргрет Макфай. — Она оборвала смех, но все еще дрожала какое-то время, потом, когда в каюте стало теплее, постепенно расслабилась.

— Прости, — сказала она наконец.

— Ничего.

— Сам Бог здесь бессилен.

— Уезжай, Мар. Тебе надо уехать.

— О чем это Лэрри говорил? Он хочет умереть?

— Пожалуйста, перестань! Прошу тебя, перестань! — Теперь уже кричал он. Но это только подхлестнуло ее. Она вскочила на ноги и стояла, сжав кулаки, швыряя ему слова прямо в лицо.

— Ты же врач! Ты обязан объективно смотреть на вещи. Вместо этого ты увеличиваешь дозы морфия, а мне говоришь, что все будет отлично. А почему? Потому что ты не доверяешь мне, да и себе тоже!

— Мар…

— О, я знаю, как тяжело тебе. А мне? Я его жена. Тебе же я только мешаю. Поэтому ты на меня и злишься. Ты с самого начала злился на меня.

— Это неправда, Мар! — Он неожиданно успокоился. И заговорил ледяным тоном, почти ненавидя ее: — Ты вся на нервах, Мар. Не думай, что таким образом ты помогаешь Лэрри…

— Я не уеду! Не уеду, не уеду! — кричала она, наступая на него. Лицо ее было теперь так близко, что он увидел дикий блеск в ее черных глазах и понял, что у нее истерика и что сейчас будет взрыв, а потом все кончится. Он поднял руку, намереваясь ударить ее. Но она схватила его руку, вцепившись в нее пальцами.

— Пожалуйста, Гай… Помоги мне, Гай…

— Уезжай, Мар. Куда-нибудь, Мар…

— Куда? — прошептала она хрипло и умоляюще. Гай посмотрел ей в глаза и на исступленном лице увидел дрожащие губы, и вдруг что-то взорвалось в нем самом. Он впился в них своими губами, почувствовал, как изогнулось, прильнув к нему, ее тело, и у него потемнело в глазах… Потом, когда его дыхание стало ровным, а керосиновая лампа все мигала, и воздух был сухой от нагретой печки, и пахло свежей краской, словно откуда-то издалека донесся ее голос: «Вот я и уехала… меня здесь нет…» И она снова заплакала, теперь уже как ребенок, сжавшись в комочек в его объятиях, а он, успокаивая, касался ее гладкого обнаженного плеча, и они были одни на целом свете.