Александра Полстон - Санта–Барбара II. Книга 1

Мейсон вдруг осознал, что раньше за душой у него не было ничего, кроме этого дорогого для него человеческого существа, но разве мог он подозревать о том, что это самая хрупкая и уязвимая собственность на земле…

— О, Мэри… — простонал он, откидываясь на спинку дивана. — Если бы ты только знала, как мне тяжело без тебя. Неужели я потерял тебя? Потерял навсегда… Я не хочу верить в это! Так не должно быть, неужели я так чем‑то то прогневил Бога, что он потребовал от меня этой жертвы? Ведь я больше ничего не желал от него, больше всего на свете я хотел просто жить с тобой, вместе возвращаться домой и знать, что ты меня ждешь, ходить с тобой в кино, читать книги и вместе спать и чтобы так было каждый день, всю жизнь… Вот чего я хотел. Ты мала, что у нас ничего не получится, если мы не можем договориться с Маккормиком, но клянусь тебе, мы бы придумали, как это сделать, мы бы были вместе, мы не стали бы ждать, когда исчезнут всякие препятствия к этому!..

Мейсон не замечал, что обращается к Мэри, словно к живой. Страшное нервное напряжение, которое он испытывал в последние дни, вылилось в этот бессмысленный и бесполезный разговор, обращенный в призрачную реальность.

— Мэри, я бы работал девяносто шесть часов в сутки, чтобы только ты верила в меня, чтобы ты гордилась мной. За всю мою жизнь я не был ни на секунду счастлив в любви, я всегда был уверен в том, что любовь это мука, а ведь любовь должна быть счастьем для людей.

Я почувствовал это только рядом с тобой!..

Ты помнишь, когда мы впервые остались с тобой вдвоем? Я тогда еще не был уверен в том, что ты любишь меня. Я только взглянул на тебя, когда ты была рядом, и мне показалось, что ты ласково улыбаешься.

Я взял твою руку в свою, и ты сказала: «Я могу быть такой мягкой и нежной, что ты даже не подозреваешь»… Я держал твои руки в своих и смотрел на тебя.

Мне показалось, что в одно мгновение, тут же, твое лицо заполнило всю комнату, что это какое‑то сверхъестественное явление, а не прекрасное человеческое лицо, обрамленное чудесными волосами: твои темно–голубые, почти синие глаза, дрожащие губы, мягкие округлые щеки, твердый подбородок…

Мэри, Мэри… Я знал тогда и теперь знаю, что люблю тебя. И я буду любить тебя всегда, что бы ни случилось… Я не могу не любить тебя. Вспомни, ведь я был в тебя влюблен, но поначалу ты ничего не испытывала по отношению ко мне.

Да и с чего бы? Все были уверены в том, что ты счастлива со своим мужем, все ожидали, что из вас обучится прекрасная пара…

Я просто не знал, не знал, что ты, моя родная, уже тогда… что такая женщина, как ты, может испытывать ко мне какие‑то чувства, но это было правдой.

И я все ясней и ясней понимал, что ты появилась в моей жизни, чтобы остаться навсегда — хотя бы в моих мыслях…

Я никого не видел, кроме тебя — только тебя одну. Я тогда стал хуже работать, у меня появилась рассеянность, но я справлялся с этой нудной повседневной рутиной. Потом мне было все равно, лишь бы ты была всегда рядом… Помнишь, я тогда потянулся и погладил тебя по щеке? Твой взгляд потеплел, а глаза потемнели. Ты в свою очередь тоже протянула руку я погладила меня по щеке тыльной стороной ладони.

Я тут же почувствовал, что совершенно теряю рассудок… Все во мне как будто растворилось.

Я наклонялся к тебе и взял твое лицо в ладони. Почувствовав нежность твоей кожи, я зарылся лицом в твои волосы, в эти удивительно мягкие волосы, а потом губами дотронулся до мочки уха, потянулся к твоей щеке, к уголку рта и почувствовал; как дрожат твои губы…

И я застонал.

Мэри, меня тогда захлестнула такая волна нежности, что я стонал, как старик.

Ты помнишь, что я сказал тебе тогда? Мэри, девочка моя хорошая…

«Ты правда так думаешь, Мейсон?» — сказала ты. И я ответил: «Если бы ты только могла себе представить — я бы и сам себе не поверил — я уже не помню, когда испытывал что‑то подобное…» Я поцеловал тебя несколько раз в ухо, бровь, щеку, губы…

Но в губы по–настоящему не получилось — ты отвернулась, а я спросил: «Скажи, я хоть немного тебе нравлюсь?» Помнишь, что ты ответила? Ты ответила: «Я очень люблю тебя, Мейсон». Л я еще раз поцеловал тебя. Вот какими тогда были твоя слова: «Как хорошо, что ты есть, Мейсон». Я сдвинул со лба твои волосы и сказал: «Знаешь, то, что я чувствую по отношению к тебе — не просто желание. Это и что‑то совеем другое. Очень романтическое».

Я тогда словно помолодел и чувствовал, что мне снова шестнадцать лет. Мне хотелось сделать для тебя что‑нибудь очень хорошее. Я хотел поцеловать тебя в губы.

Я смотрел на твой рот, мягкие губы — небольшие, полураскрытые, эти легко ранимые, желанные губы…

Мейсон умолк и откинув голову, невидящим взглядом уставился в потолок.

— О, Мэри, Мэри… — снова прошептал он. — А. ты помнишь, что было потом? Что было в ту ночь? В самую первую нашу ночь…

Я никогда не забуду этого!.. Это больше никогда не сотрется из моей памяти, потому что так хорошо мне не было и, наверное, уже не будет никогда в жизни…

Ты помнишь, в ту ночь мы почти совсем не спали. Мы просыпались и любили друг друга. Потом засыпали, крепко обнявшись и опять просыпались. Поговорив немного, снова любили друг друга или просто лежали рядом, чувствуя теплоту наших тел, стараясь проникнуть в тайну человеческой кожи, сближающей и навек разъединяющей людей.

Мы изнемогали от бесконечных попыток слиться воедино, мы целовали и обнимали друг друга, заливаясь беззвучными слезами, и все это лишь затем, чтобы теснее слиться друг с другом и освободить свой мозг от искусственно возведенных барьеров, мешающих познать тайну ветра и моря, и тайну мира зверей.

И мы шептали друг другу самые нежные слова, а потом, вконец вымотанные и измученные, лежали, ожидая, когда придет тишина, глубокая коричнево–золотая тишина, полное успокоение, при котором нет сил произнести ни слова, да и, вообще, слова не нужны — они разбросаны где‑то вдалеке, подобно камням после сильного урагана.

Мы ждали этой тишины и она приходила к нам, была с нами рядом. Мы ее чувствовали и сами становились тихими, как дыхание, но не бурное дыхание, а еле заметное, почти не вздымающее грудь.

Тишина, наконец, приходила, мы погружались в нее целиком и ты сразу проваливалась куда‑то вглубь, в сон, а я долго не засыпал, все смотрел на тебя.

Смотрел с тайным любопытством, которое я почему‑то испытываю ко всем спящим, словно они знают нечто такое, что скрыто от меня навсегда.

Я смотрел на твое такое спокойное, тихое и отрешенное лицо, закрытые глаза с длинными ресницами я знал, что сон — этот маг и волшебник — отнял тебя у меня и заставил забыть обо мне и о только что промелькнувшем часе клятв и восторгов, и стонов; для тебя, я уже не существовал; я мог умереть, но это ничего не изменило бы.