Александра Полстон - Санта–Барбара II. Книга 1

— Сейчас мы закажем нечто особенное, — хитро улыбнулся преподаватель.

Он о чем‑то пошептался с официантом, и через минуту им принесли горячий пунш. Они стали его пить. Это был настоящий ромовый пунш. Перо дрогнуло бы перед попыткой описать его совершенство. Такая задача не под силу трезвому словарю и скупым эпитетам этого произведения — возбужденное воображение ищет возвышенных слов, цветистых, диковинных оборотов. Пунш зажигал кровь и прояснял голову; он наполнял душу блаженством, настраивал мысли на остроумный лад и учил ценить остроумие собеседника: в нем была неизъяснимая гармония музыки и отточенность математики. Только одно из его качеств можно было выразить сравнением: он согревал, как теплота доброго сердца; но его вкус и его запах невозможно описать словами. Такой напиток возможен был только в этом, единственном и неповторимом на бескрайних просторах Америки, городе, где смешалась испанская, португальская, французская и латиноамериканская кровь. Пунш напоминал пряные ароматы сундуков, где хранятся старинные наряды, кружевные бриджи, короткие панталоны, камзолы давно минувших дней; сюда можно было добавить едва уловимое дыхание ландышей и запах острого сыра… Только великий поэт мог бы описать достоинства этого непостижимого напитка и создать образы, полные чувственной красоты. Этот кабачок на Бербон–стрнт в этот безумный, невероятный напиток Мейсон запомнил на всю жизнь. Наверное, только парижский Монмартр сравнился бы с тем богатством впечатлений и образов, которые подарил Мейсону Новый Орлеан.

Именно там он узнал, что такое театрализованное отношение к жизни. Пример этого ему подали потомки прежних, первых жителей: Луизианы — носители горячей галльской крови. Именно этим — театрализованным отношением к жизни — можно было объяснить поведение жителей этого самого своеобразного города Америки. Они и сама не то что не скрывали, а активно демонстрировали эту необычную для среднего американца черту. Ему объяснили все это за кружкой пива в старой пивной на Вье–Карре его новые университетские друзья Пивной бар был одним из многих новоорлеанских погребков, сумевших без фальши сохранить простоту и привлекательность старины. Расписанные неизвестным художником стены — с морскими мотивами, с изображениями старых домов во французском стиле, которые кое–где еще сохранились в этом городе, и давно отслуживших свой век кораблей — переносили посетителя куда‑то вне времени. Публика здесь состояла из крикливых студентов и полупьяной молодежи, как и в большинстве нормальных кабачков. Правда, здесь можно было встретить и обычных нормальных трудяг: продавцов, матросов, клерков, в основном мужчин — в такие заведения ходят не для того, чтобы подцепить девчонку, сюда приходят, чтобы побеседовать с остроумным собеседником, выпить пива и хорошо и недорого поесть. Они заказали пиво и бифштекс из китового мяса. Столы здесь были расставлены двумя параллельными рядами. Приятели сидели у дальней стены. Рядом с ними расположился крупный мужчина в обычном пиджаке и с большим животом, в котором спряталась пряжка от его ремня; он сидел, наверное, пытаясь выудить прошлое из своей кружки пива. А может, он просто дремал. На дальней скамье у противоположной стены, сплетя пальцы рук, сидела молодая пара. Казалось, что они никогда и ни за что не оторвутся друг от друга. Проникая сквозь витражи, с набережной Миссисипи доносился шум уличного движения. Готовый бифштекс был то, что надо. Несколько молодых людей за соседними столиками шумно обсуждали последние политические события, громко выражая свое неодобрение продажностью местных политиков и судей. Потом начались танцы. Молодежь толклась в проходах между столами, выплясывая под звуки необычайно веселого свинга, доносившегося из стоявшего в дальнем углу джугбокса. Стараясь перекричать шум музыки, один из новых приятелей Мейсона говорил ему:

— Наш город — это один большой театр! Знаменитый новоорлеанский фестиваль, вопреки всем представлениям о нем, продолжается не просто один уикенд, это — вечный стиль жизни в нашем городе. Мы любим веселиться и любим показать себя, любим, чтобы и другие могли продемонстрировать свои достоинства, любим женщин. Ты знаешь, что такое «театрализованное отношение к жизни»?

Мейсон отрицательно помотал головой!

— Нет.

— Это очень просто, у французов это самое обычное дело. Оно всегда отлично давалось и русским. Немцам оно известно, но они обязательно переигрывают. Англичане не одобряют его с нравственных позиций. А итальянцы культивируют его, восхищенно вертясь перед зеркалами. Самое главное во всем этом — такое дарование омолаживает. Оно может побудить к самым благородным поступкам, самым героическим жертвам и к самым чудовищным глупостям. В нашем городе ты можешь встретить немало примеров и того, и другого, и третьего, но ты не сможешь отрицать того, что народ здесь душой и сердцем моложе, чем в любом другом городишке Америки. Такова жизнь здесь.

Все это разом нахлынуло на Мейсона, когда он медленно брел вдоль ярко освещенных витрин кафе и ресторанчиков. Санта–Барбара хотя во многом и была прямой противоположностью Новому Орлеану, порой давала примеры подобного же плана. Умудренные жизнью и опытом люди поступали иногда как зеленые юнцы, а внешне незрелая молодежь демонстрировала благородство и разумность поступков. Хватало здесь и глупостей, и обмана, и лжи, но такого театрализованного отношения к жизни здесь все‑таки не было. Даже те, кто жил бурными страстями, предпочитали не демонстрировать этого, а потому многие бурные события, происходившие вокруг, оставались для окружающих часто совершенно неведомыми. Мейсон брел все дальше по улицам, наметив конечной целью своею вынужденного вечернего путешествия отель «Кэпвелл», Хотя ему казалось, что до отеля еще далеко, на самом деле он проделал весь путь за несколько минут это только в мыслях он прожил сейчас целую вечность. Переворошив многие из своих воспоминаний, он как бы окунулся в прежнюю юную и беззаботную жизнь. Однако, остановившись перед дверью отеля и закинув голову, чтобы посмотреть наверх, на злосчастную широкую крышу, Мейсон понял, что времена беззаботности и безмятежной радости давно прошли. Сейчас он снова был наедине со своими переживаниями, и одна лишь Мэри могла служить собеседником, который всегда мог выслушать его и не осуждать его последние, пусть даже продиктованные слепым желанием мести, поступки.

Постояв несколько минут перед дверью отеля, Мейсон наконец потянул на себя дверную ручку. Он понимал, что выглядит со стороны как‑то смешно и нелепо, однако его тянуло туда, наверх. Там, где все это случилось, Мейсон надеялся найти разрешение вставших перед ним проблем. Поднимаясь наверх в лифте, он вспомнил горькие слова отца, сказанные им полчаса назад.