Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной [litres]

– Вытащили, слава богу, своего коллегу с того света… – сообщил он им, улыбаясь и демонстрируя желтые от дешевого табака зубы. – Идите домой спать, дамы! К нему все равно пока не пустят – он в реанимации еще дня три-четыре проваляется…

– Спасибо вам, доктор! – расплакалась, наконец, Анна – Спасибо огромное… Я завтра к вам заеду обязательно, отблагодарю, как должно быть…

– Ань, пойдем! – потянула ее к выходу Анюта. Почему-то ей стало жутко стыдно за это «отблагодарю», как будто оценили конкретной суммой бесценную Алешкину жизнь. «Глупости какие! – одернула она сама себя. – Всякий хороший труд стоит материальной благодарности, и доктор совсем даже и не против – вон как приветливо Анне улыбается! Права она – на земле живем, по ее грешным правилам! Чего это я…»

На удивление быстро доехали по утреннему городу до дома, и она умудрилась даже не опоздать к первому уроку, наскоро переодевшись и успев выпить на ходу большую кружку крепчайшего сладкого кофе, торопливо приготовленного ей Дашкой, и ответить на ее короткие тревожные вопросы про дядю Алешу, с которым у нее с детства сложились самые трогательные отношения любимой крестницы и крестного, с настоящим благоговением исполняющего святые свои обязанности.

Они вместе торопливо прошли путь до школы и разбежались, войдя, в разные стороны. Надо было собраться и прожить этот очередной трудный и счастливый день жизни, особенно трудный после тяжелой бессонной ночи и особенно счастливый, потому что все обошлось хорошо, потому что пронесло мимо, и разве это и не есть настоящее счастье?!

А через неделю они вдвоем с Дашкой уже навестили Алешу в больнице. Предприимчивыми стараниями Анны он лежал в отдельной благоустроенной палате, на высокой и удобной кровати с неотлучно дежурившей в уголке хорошенькой уютной медсестричкой – все как в западных кинофильмах про богатых и знаменитых, по сценарию оказавшихся вдруг в больничных условиях. Только глаза Алешины картинке не соответствовали – очень уж грустными были глаза, больными, тусклыми и смирившимися, равнодушно глядящими в идеальной белизны потолок и едва потеплевшими слабой искоркой навстречу любимой крестнице, радостно и без умолку тараторящей над его головой:

– Ой, дядь Леша! Выздоравливай быстрее! Ты ж меня обещал на натуру свозить, а на улице вот-вот снег выпадет! Помнишь, у меня работа в осеннем лесу не закончена была? Вот закончу – и тебе подарю, ладно? Тебе же понравилось!

– Хорошо, Дашенька, я постараюсь… Раз такое дело – тогда конечно! Мне и самому здешний комфорт не шибко нравится, – обращаясь скорее к Анюте, тихо проговорил он. – Анна построила местных бедолаг по стойке «смирно», всех купила – неудобно даже…

– Да ладно тебе, Алешенька, что ты! Лишь бы на пользу пошло!

– Не знаю, может, и на пользу, конечно. А только я себя как в клетке чувствую, будто и я это, и не я… Беспомощность – страшная штука, девочки!

– Так это пройдет, дядь Алеша! – снова затараторила Дашка. – Я когда недавно гриппом болела с высокой температурой, вообще уревелась вся – так было жалко себя, маленькую и больную, так жалко…

– Ты как учишься-то, красавица? Как с физикой отношения складываются, она тебя или ты ее?

– Да пока что она меня… – рассмеялась Дашка. – А там видно будет! У нас с этой гидрой война всегда с переменным успехом ведется!

Отведенные им строгой медсестричкой двадцать минут прошли быстро и незаметно, и пришлось нехотя покинуть палату после ее настойчивых и не к месту яростных требований.

– Тоже мне, заставили дурочку богу молиться, она и лоб расшибает… – тихо ворчала себе под нос Дашка, идя по больничному коридору. – Каждый суслик – агроном в этом чистом поле…

– Да ладно тебе, не ворчи! – успокаивала ее Анюта, обняв за плечи. – Впереди целых три дня праздничных выходных, еще к нему съездим, найдем время! Завтра у нас четверг?

Вот в пятницу, в праздник, и съездим! Как его теперь называют-то, я забыла – то ли день освобождения, то ли всеобщего какого единения…

А следующим утром, спеша к первому уроку и поднимаясь, как обычно, по высоким ступенькам школьного крыльца, Анюта сразу наткнулась взглядом на знакомое лицо, и почему-то тревожно дрогнуло сердце… Вероника опрометью бросилась к ней, схватила за руки, заговорила быстро, волнуясь и проглатывая концы слов:

– Анюта! Наконец-то я вас нашла, господи! Я уже пять школ в округе обошла – всех спрашивала про учительницу литературы по имени Анна, которая водила свой класс третьего сентября на чеховскую «Чайку»… Я ведь больше ничего о вас и не знаю! Алеша говорил только, что вы с ним рядом живете, и все… Вот я и подумала, что и школа ваша тоже должна где-то в этом районе быть… Как он? Расскажите мне, ради бога! Меня ведь к нему даже не пустили…

– Вероника, у меня через три минуты урок… Вы подождете? У меня потом окно будет, и мы поговорим! Хорошо?

– Да, конечно! Я вас около учительской буду ждать! Идите быстрее, вон уже звонок ваш трещит… – замахала она суетливо на Анюту руками. – Как хорошо, что я все-таки вас нашла…

Позже, сидя за партой в пустом классе и вытирая ладошками слезы, Вероника слушала грустный ее рассказ о случившейся с Алешей беде и мелко дрожала, как в лихорадке, повторяя без перерыва одну и ту же фразу:

– Господи, спасибо, что жив. Господи, спасибо, что жив…

Потом, повернув к Анюте опухшее заплаканное лицо, торопливо начала рассказывать:

– Вы знаете, мы ведь давно уже встречаемся… И работаем вместе… Но вы не думайте – мне ничего такого от него и не нужно было! Только знать, что он есть где-то, что иногда можно побыть рядом – и все… А в ту злополучную ночь я подменилась с той, с другой медсестрой – у меня дочка заболела, мы с ней вдвоем живем… Господи, если б я была рядом, я б сама под этот нож вместо него кинулась! Вы не думайте, Анюта, я и правда на него не претендую совсем – мне того, что есть, вполне достаточно! Я просто люблю его, и все! И он меня любит, я знаю… Только мы никогда не говорили об этом. Так уж у нас получалось… Помогите мне, Анюта! Мне надо обязательно к нему попасть! Нужно, чтоб он знал – я люблю его! Помогите мне, пожалуйста, очень вас прошу…

– Да успокойтесь, Вероника! Не надо так плакать… Ну конечно, я вам помогу! Только как? Меня и саму-то к нему не особо подпускают…

– А можно я ему хоть письмо напишу? А вы передадите…

– Письмо? Ну что ж, хорошо… Пишите свое письмо..

Анюта деликатно отошла к окну, уставилась долгим взглядом на голые деревья тощего школьного скверика, роняющего свои последние скукоженные листочки и смиренно приготовившегося к зимним холодам, потом тихонько повернула голову в сторону Вероники, склонившейся над письмом. Изредка продолжая всхлипывать, молодая женщина торопливо выводила рукой на тетрадном листочке в клеточку дрожащие неровные строчки, распущенные длинные ее волосы почему-то все время падали на мокрые от слез щеки, и она по-детски старательно заправляла их за уши, и они снова непослушно вываливались блестящей русой копной на глаза… «Как в фильме про Штирлица – он там так же трогательно писал для любимой жены записочку … – отрешенно думала Анюта, глядя на нее. – Только гениальной музыки Таривердиева не хватает… Господи, а я, я-то чего делаю?! Как я это письмо буду передавать? И не передать не могу теперь… Прости меня, Анна! От всей души прости дуру слабовольную…»