Вильям Сассин - Вирьяму

В то время жил на земле один человек по имени Кабаланго. Он был очень беден. И всюду на своем пути Кабаланго говорил несчастным: «Земля должна стать для нас царствием небесным». Много раз его сажали в тюрьму, потому что слова его тревожили власть имущих. Но только освободят его, он еще громче возглашал: «Они превратили нашу Землю в большую тюрьму со множеством застенков. Крушите все решетки, крушите все границы! Освобождайте нашу Землю!»

И вот раз старая нищенка, услышав его, сказала: «Все-то ты вздор мелешь, трус — вот ты кто». И толпа принялась скандировать: «Трус! Трус!» Кабаланго понял тогда: они правы. Он решил покончить с речами и взял в руки винтовку. Никогда раньше не убивал он человека и знал: ему будет трудно убить. Но он помнил, что у него есть долг перед старой своею матерью-Землей. «Трус! Трус!»- продолжала кричать толпа, когда он взял винтовку. И тогда Кабаланго понял: и этого недостаточно. «Идите за мной!»- крикнул он. И все последовали за ним в страну, где многие жители были рабами. Там Кабаланго остановился перед первым же белым колонистом и выстрелил. Тогда старая нищенка, которая обозвала его трусом, сказала, обращаясь к толпе и ко всем рабам: «Вот теперь мы можем его слушать». Но Кабаланго уже привык молчать. С винтовкой наперевес он шел из страны в страну — всюду, где умирали свобода и законность, — и пел:

Когда планеты увидели и услышали Кабаланго, они сказали: «Не все еще потеряно для нашей подруги. Кабаланго — бомба, несущая жизнь». Их слова доставили большое удовольствие Земле, и с тех пор, как прозвучала песня Кабаланго, она повторяет время от времени всей вселенной на языке планет: «Верно, еще не все мои дети любят меня. Но я не отчаиваюсь. Ибо те, кто достиг уже зрелости, как Кабаланго, помогут другим повзрослеть».

Альбинос умолк. Их ноги снова соприкоснулись. Кабаланго приподнялся на локте и надолго застыл, склонив к Кондело голову. Альбинос отодвинул ветку, закрывавшую вход в их убежище. Только тут Кабаланго понял, что рассказу конец.

— Ты, пожалуй, словчил, — сказал он. — Это ведь не совсем сказка. И потом, ты не дал мне умереть геройской смертью.

— А оно и ни к чему. Люди всегда убивают тех, кто хочет их спасти.

— Вот в этом ты, наверно, прав.

— Люди убивают и тех, кто хочет спастись. Я, к примеру, очень хочу жить, но им нужна моя кровь, — добавил альбинос.

A-а! Значит, он не думал о нем, о Кабаланго.

— Я слышал об этом. Поэтому Амиго и хочет тебя убить.

— Почему я должен умирать для того, чтоб они жили? Если б только я мог отдать им свою кровь, а сам…

Кондело не докончил фразы. Джунгли ожили, и ночь на какое-то мгновение стала не столь враждебной человеку.

— Да, а сам… — Кабаланго подхватил конец фразы, боясь, что, когда угаснет шум деревьев, наступит мертвая тишина и придавит их своей тяжестью… И, не закончив начатую мысль, Кабаланго вдруг понял: проклятие, тяготеющее над ними, — эта больная кровь, текущая в их жилах, — делает его и альбиноса братьями.

— Будь у моей матери еще один ребенок, неужели он тоже захотел бы пролить мою кровь?

— Я хотел бы быть твоим братом, — сказал Кабаланго. — Мы оба имели бы полное право восстать против царящих в мире порядков. И мы оба могли бы крикнуть: «Освободите Землю, дайте ей счастье». Мы скажем всем, кто одинок, болен, голоден…

И когда брат попросил его рассказать в свою очередь сказку, Кабаланго захотелось продолжить легенду о герое Кабаланго, который, взяв в руки винтовку, решил освободить всех, кого оплакивает Земля.

— Брат мой, брат мой, неужели ты не знаешь никакой истории? — настаивал Кондело.

— Моя мать часто рассказывала прекрасную сказку о сиротке, который сумел завоевать царство, такое же огромное, как небо над головой.

— Погоди, брат мой, я позову Терпение. Надо, чтобы и он тебя послушал.

Амиго подождал, пока пройдет Кабаланго. Потом неслышно раздвинул кусты. И сжав в руке ружье, пригнувшись, мелкими перебежками стал продвигаться к вершине горы, откуда ветер временами доносил звук человеческого голоса и тявканье собаки. А он-то думал, что альбинос постарается убежать подальше от Вирьяму, — этого Амиго простить себе не мог. Разве можно забывать, что имеешь дело с идиотом? Поскользнувшись на склоне, Амиго со всего маху грохнулся наземь. А когда поднялся, то что есть силы стал тереть налитые сонной тяжестью глаза. Проклятый альбинос порядком его измучил со вчерашнего дня.

Когда Кондело заметил Амиго, он подозвал собаку и заставил ее сесть рядом с собой. Одну руку он положил ей на морду, а другой стал поглаживать по спине.

— От людей не убежишь, — шептал он ей.

Почти бессознательно он пытался вспомнить, какой сегодня день, потому что кто-то говорил ему, будто каждый человек умирает в тот день, когда родился. Почему он не спросил об этом у своего брата Кабаланго? Наверху по небу еще бродили тяжелые стада свинцовых туч. Там тоже стояла тишина. Неужели мама оставила его? Но отчего перед самой смертью? А может быть, чтобы заслужить ее нежность, нужно выстрадать столько, сколько выстрадала она? Мысль эта показалась ему столь убедительной, что Кондело вскочил и бросился к португальцу, умоляя вспороть ему живот и перерезать горло.

— Прежде чем умереть, я хочу, чтоб мне было больно везде, — вскричал Кондело с таким отчаянием и так близко от Амиго, что тот, растерявшись, не сумел увернуться от собаки, которая кинулась ему на грудь. Он попытался сбросить ее с себя и выпустил ружье.

Собака опрокинула португальца на землю и вонзилась ему клыками в горло. А Кондело продолжал молить:

— Страдать, сначала страдать, как мама.

Когда же альбинос, наконец, понял, что льется не его кровь, он изо всех сил ударил собаку. И та, разъяв испачканную кровью пасть, выпустила добычу. Амиго был мертв. Голову его отделяла от тела громадная зияющая рана; глаза смотрели в небо с выражением боли и удивления, словно взывая к кому-то, кто похищал его душу.

Альбинос встал с колен и уселся в траве, рядом с собакой.

— Видишь, Терпение, наша мама жива, — сказал он, — вот когда ни во что не веришь, тогда и становишься добычей других… Он поймет, что мы совсем не хотели ему зла. Мама ему все объяснит, и раз он тоже страдал, она впустит его, словно свое дитя, в громадный сад, где нет ни черных, ни белых, на альбиносов.

Кондело поднялся и оттащил тело Амиго к одной из ям, чтобы там похоронить.