Вильям Сассин - Вирьяму

— Они думают, Африка — это джунгли, звери, тяжелый климат. Словом, нечто такое, с чем руки человеческие рано или поздно могут справиться. Но Африка — это прежде всего…

Командир замолчал и повернулся к ним. Протянул было руку, как бы указывая куда-то, но передумал, словно конкретизация того, что находилось в поле зрения, могла исказить его мысль, и, по очереди оглядев своих спутников, остановился взглядом на Агостиньо.

— …это прежде всего — пятно на совести бога.

Его услышал только пленник. Эдуардо изо всех сил растирал согнутую спину Луиса.

— Уже получше, командир.

Агостиньо сорвал травинку и сунул ее в рот. И вдруг, в то время как остальные готовились продолжать путь, упал на руки и несколько раз отжался. Все с удивлением посмотрели на него. Агостиньо и сам не очень понимал, что побудило его дать лишнюю нагрузку своему и без того безмерно усталому телу. Однако, поднявшись, он почувствовал себя настолько хорошо, что вдруг увидел совсем в другом свете всех этих людей, которых его всегда учили презирать. Несмотря на жалкое, убогое их существование, он обнаружил в них то главное, что делает человека человеком, то, что побудило первого человека срубить первое дерево и открыть для себя горизонт, — волю к переменам и осуществлению своих чаяний, которую он сам вместе с другими товарищами-студентами однажды познал, читая брошюры, выпущенные оппозицией против режима Каэтану, и словно бы слыша, как стучат сердца миллионов брошенных в тюрьмы португальцев. И темнокожие люди эти, с которыми все его разъединяло, предстали в его воображении символическими фигурами; уткнувшись головой в траву, Агостиньо почувствовал, как его затопляет благодарность ко всей природе за то, что она вновь открыла ему горькую правду жизни, освящающую борьбу этих людей за свое человеческое достоинство, которую они ведут скромно, без позерства, — будь то нападение на отряд португальской армии, которым командует его отец, или отказ Луиса сдаться на милость лихорадки; и Агостиньо взмолился, чтобы судьба привела его на нищие лиссабонские улочки, готового пламенными речами поднимать на борьбу свой угнетенный народ.

Командир нагнулся над Агостиньо и, решив, что он заболел, протянул ему руку. И жест этот, который несколькими секундами раньше показался бы Агостиньо ненужным и даже обидным, дошел до глубины нарождавшегося в нем нового сознания. В порыве братских чувств он обхватил командира.

— Ну, еще немного, Агостиньо, — подбодрил его Эдуардо. И добавил:- Нам ведь в равной мере нужны и черные, и белые.

Агостиньо и самому хотелось найти слова, которые выразили бы его чувства, но на ум ему пришла лишь фраза их профессора, которого расстреляли за написанное им стихотворение о свободе: «Для успеха восстания нужно рассчитывать на других не меньше, чем на себя». Тоненький гнусавый голосок профессора тотчас потонул в грохоте военных барабанов, криках страждущих и угнетенных, в гуле голосов всех тех, кто и здесь, и в его стране остался еще Человеком.

Агостиньо продолжал крепко сжимать плечи командира, точно боялся, разжав руки, лишиться того, что возродило в нем бунтарские настроения юности. Когда командир уверился, что он действительно чувствует себя лучше, маленькая группа гуськом тронулась в путь — только звук шагов нарушал тишину, повисшую между обложенным тучами небом и набухшей, ощерившейся деревьями землей.

— А если мой отец откажется обменять меня…

Быть может, теперь Агостиньо следовало бы признаться им в своей симпатии. Но закомплексованность пленника снова помешала ему. И, произнеся последние, повисшие в воздухе слова, он с трудом сдержал рвавшееся с губ признание.

— Мы о такой возможности не думали. Но если ты действительно сын коменданта ди Аррьяги, он сделает все, что мы потребуем. Так, во всяком случае, повел бы себя африканец… Но даже если он откажется, мы не станем тебя есть.

Агостиньо буквально почувствовал, как Луис и Эдуардо улыбнулись у него за спиной. Отец и правда частенько, когда Агостиньо не ложился вовремя спать, грозил отдать его негру. И всегда ему внушали — в этом же, впрочем, убеждали его и врезавшиеся в память картинки, изображавшие приключения Тарзана, — что негр глуп и жесток. Агостиньо вспомнил последнюю «находку» карикатуриста из «Голоса Лиссабона», на которую он наткнулся перед тем, как согласился на приглашение отца: негр входит в кафе и заказывает сандвич. «С чем сандвич?»- спрашивает его бармен. «Сандвич с человечиной, мсье».

Агостиньо скажет им все. Но позже, когда яснее поймет самого себя, — где-то он вычитал, что ни один человек по-настоящему не может измениться. И, может быть, поэтому чувства, обуревающие его теперь, когда родина представляется ему лишь еще одной колонией, — всего-навсего реакция излишне чувствительных нервов, которая пройдет, и тогда из глубин его существа начнет подниматься вкус к господской жизни колонизаторов, какою всегда жила его семья?

Пятнадцать солдат. Все, как по линейке, выстроились перед ним в баре «Золотого калебаса». Чуть в стороне стоит сержант Джонс. Его плоская, скуластая физиономия, напоминающая кошачью морду, бесстрастна.

— Все готово?

— Да, господин комендант. Я все сделал, как вы приказали. В деревне пятьдесят четыре жителя: один португальский гражданин, двадцать один ребенок, пятнадцать женщин, один священник, один политический эмигрант с семьей, хозяин гостиницы и его жена, один приезжий и восемь мужчин, почти все — глубокие старики. И еще собета. Я хотел привести его к вам, но он мертвецки пьян, господин комендант.

— Отлично. Мы прибыли сюда, чтобы найти моего сына, полноправного гражданина Португалии. Без него я отсюда не уеду. Альфонсо, к половине одиннадцатого соберите где-нибудь всех здешних обезьян.

Выйдя на улицу, Альфонсо окинул взглядом небо, которое начало припудривать деревню мельчайшими каплями дождя. Он закатал брючины, проклиная непогоду, грязь и этих негров, которых ему придется по очереди трясти. Позади него гремел голос коменданта ди Аррьяги:

— Карнейро, возьми семь человек и перекрой все входы и выходы из деревни. Остальные начинайте прочесывать джунгли.

Когда солдаты вышли, комендант подозвал к себе Джонса.

— Они могут быть только здесь. От того места, где они на вас напали…

Джонс предупредительно следил за ходом его мыслей.

— Если бы они были здесь, господин комендант, мы бы об этом знали. Я, как приехал, сразу принялся разнюхивать. Уж эта-то деревня мне хорошо известна.

— Мне она тоже известна, Джонс, и, может быть, получше, чем тебе. Именно здесь они перерезали всех родственников моей жены. Все они тут предатели, подлые и неблагодарные…