Вильям Сассин - Вирьяму

Отец Фидель очнулся на необъятном, вязком поле — он, подпрыгивая, бежал по нему, а поле было все усеяно безжизненными телами, и одно из них вот тут, совсем рядом, обуянное ужасом, приносило в жертву духу дерева обнаженные, тяжелые, набухшие свои груди; в мозгу священника то и дело вспыхивали бессвязные дьявольские видения, и он опять увидел это тело, брошенное там, где еще плясали, сливаясь друг с другом, тени его племени, жаждавшие возродиться, — плясали вокруг маски, глаза и рот которой, обведенные золотом, напомнили ему другую… Да, да, и ее тоже он подарил Роберу.

Трое или четверо португальских солдат возникли из темноты, жадно, словно мотыльки, налетели на факелы, потолкались около них и все вместе вошли в часовню. Раздались выстрелы.

Ветер дул, с шумом обрушивая на его плечи освежающую тяжесть дождя. Он подошел к большому распятию, но, прежде чем стать на колени, вдруг заколебался… Где-то в лавине его воспоминаний миссионер поднял прекрасное свое распятие и подозвал к себе черного мальчугана, который, стоя над зарезанным белым петухом, отчаянно старался повторить таинственные заклинания деревенского колдуна.

— …Теперь уже и речи быть не может о том, чтобы оставлять после себя хотя бы самого ничтожного свидетеля…

Опять выстрелы. Их эхо заглушило голос коменданта ди Аррьяги. Тишина…

Костлявая толпа с раскрашенными лицами, молчаливая и полная решимости, вновь прорвала земной покров и пустилась в пляс, посвященный маленькому Пангаше, исступленно скандируя его имя.

— …Мы представим все так, будто по деревне прошлись эти отвратительные вооруженные обезьяны.

Снова выстрелы. Крики. «Пангаша! Пангаша!» Священник заткнул уши.

— Меня зовут Фидель, понимаете? Фидель!! — завопил он. — Будь здесь мой отец, вы не посмели бы лишить меня рассудка. Будь он здесь, он прогнал бы вас своим фетишем… Но он недалеко — тут, рядом… Повторяю вам: меня зовут не Пангаша. Мое имя — Фидель. Если вы не перестанете, — задыхаясь, продолжал он, — то я ведь не забыл еще дорогу, на которой можно его встретить. И вы увидите, что с вами сделают мои предки.

В последнем проблеске сознания отец Фидель понял, что теряет рассудок. С уверенностью сомнамбулы он отворил дверь и направился к «Золотому калебасу». На всем протяжении недальнего пути ему попадались трупы.

Подойдя к гостинице, он тотчас вытащил из военных джипов канистры с горючим, облил бензином машины и стены гостиницы, вплоть до комнаты, где покоилась Жермена и дремали все священные маски его племени. Он чиркнул спичкой, которая на мгновение слабо осветила бедное, грешное его тело, лишенное прикрытия сутаны. Кто-то прыгнул на него сверху. И он, едва успев узнать искаженное ужасом лицо сержанта Джонса, швырнул зажженную спичку. Тяжелый рокот пожара поднялся над деревушкой Вирьяму.

Он шел по тропинке, названной «Дорогой независимости», которая разделяла пополам обширную территорию учебного лагеря. На восточной его стороне люди, обнаженные по пояс, с ружьями наперевес, то бросались вперед, то отступали, как в хорошо отрепетированном грозном танце. В командире он узнал Эдуардо. Легкая, пушистая стайка облаков скользнула по небу, унося с собой последний свет дня. Внезапно грянул приказ: «В атаку», и ансамбль распался на цепочки бегущих людей, короткими волнами накатывавшихся на цель. Он сошел с «Дороги независимости» и повернул на запад, где его тень тотчас потонула в расплывшейся тени длинного высокого деревянного барака, в котором ночевали бойцы. Он приостановился, раскуривая сигарету, и подумал, который может быть теперь час; в этот момент из медицинского кабинета до него донесся голос диктора: «Генерал ди Спинола, новая сильная политическая фигура Португалии, вновь подтверждает свое намерение…» Голос резко оборвался, и через несколько секунд его сменила бьющая по нервам музыка. Он представил себе, что вот собрались все сильные мира сего во дворце, сверкающем драгоценными каменьями… А стадо их сограждан, непоколебимо самоуверенных, толчется в излюбленном своем храме торговли среди гор разнообразной снеди; они стоят перед кассиршами, как перед судьями великого трибунала цен, а с небес — вместо вековечных рекламных текстов — несутся нескончаемые, пронзительные женские вопли, сопровождаемые нежной и долгой агонией флейты. Песня песчинок, которую разрушает и уносит малейшее дуновение ветерка…

— Если верить Спиноле, мы скоро зачехлим оружие.

Мужчина поднял глаза — перед ним стоял его друг, доктор Лванга.

— А я думаю, что только после ухода португальцев и начнется у нас настоящая борьба за деколонизацию, — сказал он, беря Лвангу под руку.

Они направились к выходу из лагеря.

— След пятисотлетнего присутствия не сбросишь с плеч, как вязанку дров, — добавил он, садясь за руль своей машины. Лванга занял место рядом с ним.

— Луис тут сейчас рассказывал мне о вашем последнем подвиге. Он клянется, что как только заживет рука, он в порошок сотрет всех, кто…

— А я все спрашиваю себя, Лванга, был ли это подвиг. Ну да ладно, что было, то было.

За первым же поворотом показался холм, возвышавшийся над лагерем; нависшая тяжелая гряда туч скрывала его вершину.

— Я заметил, что даже такой болтун, как Луис, и тот старается поскорее забыть все, что произошло в Вирьяму. Каждому из вас — лишь только кто-нибудь пытается завести разговор на эту тему — словно бы изменяет память.

— Лванга, никто не может описать всю трагедию этой деревни. А если бы кто-нибудь и сумел, люди стали бы лучше или попрятались бы от стыда. Некоторые, прочитав газеты, возмутились. Но кто сегодня помнит об этом?… За Вирьяму нам пришлось сражаться всю ночь. Счастье еще, что кто-то успел подпалить их машины и ящики с боеприпасами. Я до сих пор не понимаю, кто это мог быть, но буду всегда за него молиться… Ранили из наших только Луиса, а убили двоих — Сантоса и пленника, который и был сыном коменданта, приказавшего перебить жителей. Возможно, он хотел вмешаться и убедить отца прекратить бой, не знаю, только вдруг он бросился к ним. А они подстрелили его, сочтя одним из наших… Кабаланго же был просто великолепен. Словно с первой в своей жизни пулей послал к чертям и лихорадку, которая до тех пор мучила его. С помощью захваченных четырех португальских солдат мы все утро хоронили погибших. Ни у кого не хватило духу подсчитать, сколько их было. В живых не остался никто.

Наркотический табак, вызывающий галлюцинации (прим. автора) .