Валерий Гужва - Призрак Шекспира

— Смотри, парень, наши полковники все вооружены и стрелять умеют. Там такой муж, что рогатым ходить не будет, кому-то причинное место попортит, если что.

Олег вызывающе отшутился:

— Попа бояться — в алтарь не ходить. Господь с вами, Михайлович, лучше скажите, что ей нравится, вы же знаете, не первый год знакомы.

Гардеман старался не признаваться себе, что после того публичного поцелуя на сцене думает о Нине, заботясь чувствами совсем не безобидными, однако себе не соврешь. Олег понимал, что не имеет шансов хоть как-то стать ближе к этой яркой, талантливой женщине, вполне, в отличие от него, устроенной в жизни, однако хищные мужские мысли все чаще посещали его, становились навязчивыми и иногда пугали, но ненадолго.

Нина не могла не почувствовать, что с ее партнером творится что-то такое, чему нельзя найти объяснение, если не предположить нечто простое и естественное — особенно после того поцелуя на сцене. Уравновешенная и благоразумная в повседневной жизни — полная противоположность ее сценическим персонажам, порывистым и страстным, — Нина смотрела на свой брак и вообще на такого рода сожительство женщины и мужчины, спокойно и без иллюзий. Она не жалела, что вышла замуж не так на волне эмоций, как на спокойных подсказках здравого смысла, хорошо знала: не будь человеком, который топорщится щетиной, береги, что имеешь. Эту житейскую мудрость тети Нина была не против исповедовать ее еще и потому, что мысленно считала свое замужество еще одной ролью, которую приходилось играть — куда денешься — ежедневно, но эту роль можно было совершенствовать, искать в ней новые возможности и краски, а то и просто повторять стереотип — мужу (она со временем убедилась) совсем не было заметно, что жена дома как на кону. Нина делала вид, будто по-настоящему беспокоится о служебных делах Сергея, и он уверовал в это; когда заходили соседки, офицерские жены, не столько за мелкой хозяйственной ссудой, как для того чтобы иметь потом пищу для болтовни и сплетен, Нина вела себя с ними на равных, нос не задирала, норовила подарить какую-нибудь безделушку — то пуховку, то тюбик помады, а то и контрамарку на спектакль, и желание что-то выведать и осудить у соседок выветривалось, вместо этого и они занимались необходимостью быть в форме не только вне квартиры, но и на собственной кухне, не крутиться перед мужьями утром с копной на голове, в несвежем халате и с неумытой физиономией.

Что же, роль есть роль, и играла ее Нина натурально, однако чувствовала опасность: маска могла прирасти и заменить истинное лицо. Эта неприятность непременно ждала Нину, если бы не сцена — то место, где жило его сердце, совесть, сущность актрисы, где любая роль давала ей возможность (или иллюзию) истинной жизни, даже и тогда, когда действие пьесы перемещало ее в прошлый или позапрошлый век. Сцена, театр были для нее настоящей реальностью, а домашний быт — декорацией и общепринятой условностью.

Нина колебалась, приглашать на день рождения Олега или нет, потому что заранее знала, что может начаться что-то непредсказуемое и неуправляемое, вроде того поцелуя, но, видимо, именно это знание подтолкнуло: интересно, а что же дальше?

Непогода, собиравшаяся после полудня в раскаленном с утра воздухе, не разрядилась дождем, гром погрохотал, порычал, и откатился на юг вместе со вспышками невидимых молний и темными подушками туч.

За столами было шумно и весело, Салунский сыпал остротами, неожиданно для Нины теплыми были слова Петриченко-Черного, он даже употребил слово «талант», предостерегая, что это не именинное преувеличение и не действие коньячных градусов, что раньше никогда этого не говорил только в воспитательных целях, а еще — чтобы зависть и ревность, «чудище с зелеными глазами», не доставало молодую актрису в коллективе со всеми этими или Эдмундами и Чарлзами Кинами в одном лице, или Сарами Бернар да Ритами Хейвортами, хотя никто, пожалуй, не видел этих актеров на сцене, а если бы и увидел, то все равно считали бы, что у него получается лучше, чем у знаменитых предшественников.

Петриченко аплодировали и смеялись, Нина — самая первая, она подошла к Александру Ивановичу и поцеловала его, а потом, секунду поколебавшись, поцеловала и его жену, народную артистку Тамару Третьякову.

— Это чтобы я не ревновала, — прокомментировала Третьякова. — Сегодня, Ниночка, все можно, только не думай, что я позволю тебе целовать режиссера и завтра.

Гости исправно пили, ели, именинницу уговорили спеть, потом еще и еще. Николай Шлык подзуживал Олега Гардемана:

— Помоги имениннице, пусть отдохнет немного. Спой, бездельник!

И Олег решился. Голос у него был приличный, на ухо одно животное ему не наступало, поэтому его успех за столом был огромным.

Ближе к полуночи пение, хоровое и сольное, возникало уже не так часто, пожилые люди и коллеги Пальченко начали понемногу собираться, водитель где-то в сторонке прогревал мотор автобуса.

Гардеман тоже собирался уехать, но изрядно подвыпивший хозяин, которому Олег понравился и пением, и выносливостью по части щедрой рюмки, остановил его:

— Куда ты собрался?

Он перешел на «ты» настолько естественно, без тени хмельного бесцеремонного амикошонства — так, будто они были давным-давно знакомы, — что Олег пропустил короткое обращение мимо ушей.

— Зачем тебе тащиться в город? Что ты там забыл? Места полно, отдохнешь, утром можем на рыбалку, а? Оставайся, ей-Богу!

Знал бы полковник Пальченко, к чему приведет его подогретое водкой гостеприимство, пошел бы в домик, нашел табельное оружие и без предупредительного выстрела вверх всадил бы половину обоймы в гостя.

О таком повороте Олег подумал следующим утром, когда между ним и Ниной произошло то, что иногда бывает незначительным эпизодом в актерской жизни, иногда — ударом колокола судьбы, эхо которого хранится в ушах, а иногда и в сердце, неизвестно сколько времени, отпущенного людям на победы и поражения, здоровье и болезни, успехи и неудачи, горения и тления, праведные и грешные поступки.

Дачный дом, его хозяева и гости угомонились где-то около часа ночи теплой июльской безлунной ночи, пропахшей испарениями перегретой за день зелени, тихой до звона в ушах, напоенной ароматами цветов, чуть виднеющихся под окнами дачи.

Нина пыталась уснуть, но тщетно: весь прошлый день вспоминался ей, вспоминались тонкости фраз, остроты, вся атмосфера за столом, непринужденная и бесконфликтная. Сергей раскинулся на спине и раз за разом принимался храпеть, Нина тормошила его, но попытки возобновлялись, и она тихонько выскользнула из кровати. В темноте комнаты она увидела у окна силуэт букета роз, подаренных Гардеманом, вспомнила его взгляд, направленный на нее, когда Олег пел за столом «Месяц на небе…».