Эльмина Отсман - Спорю с судьбой

Здесь, на целинных землях, люди испытывали, наверное, те же чувства. А кто их не испытал, не выдержал трудностей — удрал. Видела я беглецов на станции. Они ехали в противоположную сторону. С виду дерзкие, самоуверенные, а присмотрись к ним — в глазах пустота, неудовлетворенность гложет. Жаль мне всегда таких людей, жаль, что не научились они трудиться, что никак не дойдет до их сознания: без труда для общества, для общего блага не найти человеку радости, не разделить ее с другими.

На центральной усадьбе мы были всего несколько часов.

На четвертое отделение, куда нам велено было отправляться, шли машины, и нас захватили. Пешком здесь уже не дойдешь — расстояние от одной бригады до другой исчисляется десятками километров.

— Выгружайся, приехали, — сказал наконец веселый парень в лихо сбитой на затылок серой, помятой и видавшей виды кепочке. Всю дорогу он балагурил. То пел песни, то рассказывал анекдоты, всевозможные истории о первом годе освоения целины.

Машина подпрыгивала на неровной дороге, а вместе с ней и мы. На каждом таком прыжке парень невольно обрывал свою песню, а потом, когда машина снова шла плавным ходом, так и не докончив старую, начинал другую.

— Вот ты приехал сюда большой хлеб убирать, — приставал он к молчаливому и невозмутимому Пээтеру. — А ты знаешь, как мы боролись за этот хлеб? Мерзлую землю ломами долбили. Знаешь, какие здесь зимой заносы бывают? Как ветер принесет снегопад, такие сугробы навалит, что и на тракторе не проедешь.

Вылезли из кузова, и я с удивлением рассматривала место нашего будущего жительства. А парень-балагур все не унимался:

— Что, не нравится жить под навесом на соломе? Так сейчас лето, а ты бы пожила зимой в палатках, когда волосы к койке примерзали.

— Ну, что ты людей запугиваешь, — не выдержал мужчина в вылинявшей от времени гимнастерке. — Ты бы лучше рассказал, как несколько раз пытался убежать от этих заносов и промерзших палаток.

— А что? — парень-балагур сразу сник. — А что? — повторил он и быстро отошел суетливой походкой от грузовика. Но через минуту до нас снова долетел его громкий голос. Он уже начал разгружать машину, давать советы, командовал.

— В общем, хороший он парень, невыдержанный только очень, — как бы в его и одновременно свое оправдание сказал тот же мужчина. — Действительно, очень трудно было, подчас как на фронте. Были такие, кто не выдерживал, убегал. А он убег, но возвратился. Появился с покаянной. Ребята не хотели брать его обратно, а он чуть не плакал, умолял его простить. «Не могу я без вас, — говорит, — не могу». Вот и сейчас все хорохорится.

Женщин в четырнадцатой бригаде, куда нас определили, было мало. Нам отвели отдельную «квартиру» — сеновал под навесом. Здесь мы спали. Обедали все вместе за общим столом. Умыться как следует не всегда могли — воду завозили издалека на машинах, и ее было мало. Но не это огорчало. Жизнь меня вообще не баловала особенно комфортом и уютом. Многое пришлось испытать. И зимой под открытым небом на тракторе во время войны спали. Бывали дни, когда обходилась одним куском хлеба на обед. Тревожило и огорчало отсутствие настоящей работы. Всего в совхозе было пятьдесят комбайнеров, приехавших специально на уборку из разных городов страны. Только в нашу бригаду входило шесть человек. А комбайнов оказалось значительно меньше, и самое главное — все комбайны, за исключением одного, были прицепные. Самоходный, на котором я должна была работать, оказался разбитым, многих деталей не хватало.

Через несколько недель наши комбайнеры не выдержали и уехали обратно домой. И Пээтер Хооп уехал. Звал меня с собой, но я решила остаться и принялась собственными силами ремонтировать комбайн. День проработаю два стою. На мои просьбы никто внимания не обращает. Все спешат, всем некогда. «Уборка идет, уборка», — отговаривались.

«Им некогда, — сердилась я. — У них уборка. А я как будто не на уборку приехала, а в гости». Упрямо каждое утро выводила свою полуразбитую машину в поле. Когда она была на ходу, работать было одно удовольствие. Поля ровные, камней нет. Не едешь, а плывешь на большом корабле по бескрайнему морю. Легкий ветерок пробегает по золотой пшенице, и колосья, увлекаемые им, бегут волнами за горизонт. Но все мое радостное настроение исчезало, как только комбайн останавливался. Тогда я чувствовала себя мореплавателем, потерпевшим кораблекрушение. Сигнал «SOS» подавать некому. Все боятся потерять драгоценные часы. Ковыряюсь сама в отслужившей свое машине.

Кончилось тем, что сломался вал барабана. Уборка уже шла к концу, и никто моей машиной заниматься не Стал. Оставаться в совхозе дольше не имело смысла.

Подвели итоги. Как я и ожидала, они оказались неутешительными. Всего обмолотили семьдесят семь гектаров. Ужасно обидно было, что из-за неорганизованности, плохого обращения с комбайнами так мало смогла сделать на этих прекрасных полях.

Уезжали вчетвертом на попутной машине. Шофер согласился довезти нас до ближайшей станции Орск, которая находилась на расстоянии трехсот километров от совхоза «Псковский». Настелили соломы в кузов, чтобы не так било о борта, и тронулись в путь.

Время близилось к вечеру. На небе зажглись первые звезды. От тряски в кузове казалось, что они исполняют какой-то фантастический танец. Танцующие звезды переговаривались с огнями на земле, которые то приближались, то удалялись от нас: комбайны делали последние круги на поле, грузовые машины вывозили зерно. Нас провожал рокот моторов, запах зрелых хлебов, аромат степных трав.

Я ехала домой, но на сердце было скверно: приеду и нечем отчитаться перед своими — слишком мало сделала…

Немного забегу вперед. Через семнадцать лет страна праздновала двадцатилетие освоения целины. Внимательно следила я за передачами из Алма-Аты, где проходили торжества, слушала приветственные речи, и в памяти снова вставали трудные дни в Актюбинской области, в совхозе «Псковский». Я только с месяц глотала степную пыль, изнывала от жары днем, не знала, куда деть себя от холода ночью. Всего с месяц. А эти люди, сидевшие в зале, двадцать лет отдали освоению целины. Отдали этому свой талант, ум, труд, свое сердце.

За двадцать лет целинные земли дали около тридцати одного миллиарда пудов зерна и много другой сельскохозяйственной продукции. За эти годы выросло целое поколение целинников, которые теперь живут в условиях не хуже городских и о трудностях своих отцов знают только по рассказам. Четкий, организованный ритм работы на полях целинных совхозов можно сравнить с ритмом производственных предприятий. И действительно, целинные земли можно сегодня смело назвать фабрикой зерна.

И еще невольно напрашивается одно сравнение. Там, в степях Казахстана, Оренбуржья, как в горниле кузницы, переплавлялся и выковывался у людей разных национальностей, приехавших со всех концов страны, характер, и не просто характер, а характер советского человека.