Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

Аурика занималась бальными танцами давно, с детства. Маме сказали, что девочка слабенькая, ей нужно окрепнуть. Хорошо бы ей заняться лечебной физкультурой или танцами. Но если ЛФК будто зачисляла дочку в больные, то танцы, кроме здоровья, обещали еще и праздник душе, и умение, могущее пригодиться в жизни.

Мама привела восьмилетнюю Аурику в студию бальных танцев «Дуэт». Высокий простор зала, хрустальная россыпь звуков из-под пальцев пианистки, и то, как все они бежали — летели — по кругу под эту музыку — совершенно заворожили Аурику.

Она почувствовала в танце — волшебство, и с тех пор, какой бы труд ни требовалось приносить в жертву этому великому чародею — все было оправдано.

Школу пропустить было можно, студию — никогда. К счастью, кроме влечения, у нее оказались и хорошие данные. К юности выяснилось, что будет она невысока, легка в кости, сложена очень гармонично, и в ее движениях присутствует то изящество, которое не всегда дарует школа.

Хорош был и ее партнер. Когда Аурика и Марк выходили на сцену, зрители отмечали, что они — очень подходящая пара. Даже внешне похожи. Только золотистые волосы Аурики забраны в строгий, балетный узел. А у Марка — того же оттенка — перехвачены в хвост, как у воина далеких веков.

На Аурику, конечно, больше смотрели. Она думала — из-за платьев. Платья казались ей роскошными. Они с мамой жили скромно. Новую одежду покупали не по желанию, а чувствовали моральное право на нее тогда, когда окончательно износится старая. И оценка вещи «хороша» или «плоха» — зависела от того, насколько она прочная. Сейчас Аурика сидела в джинсах, которые отлично держались уже второй год, и простой хлопчатобумажной водолазке.

Но платья для танцев… На них шли почти все деньги, что она зарабатывала на концертах. Любимейшим было то, в котором она танцевала «Русский вальс». Руководительница Наталья говорила — надо красное, как тюльпан. Аурика его не чувствовала красным.

Нужно — белоснежное… Купили белоснежное, сверкающее россыпью стразов. Пена, в которой она любила нежиться в ванной, была лишь неким подобием этого платья.

Особые наряды требовались для танго, румбы, ча-ча-ча… Она выучилась переодеваться мгновенно, змейкой выскальзывая из одной одежды — и из образа, чтобы войти в другой.

Но внимание зрителей дарил ей и Марк, который умел стать почти незаметным, подчеркивая красоту партнерши. А ей казалось — наоборот — должны смотреть на него, потому что она умела оценить и его мастерство, как партнера, и надежность его рук.

Правда, в жизни у них не было романа.

Марк дружил с другой девочкой из студии, с Юлей. Она много уступала Аурике талантом. На сцене смотрелась слишком крупной, наряды почему-то выбирала всегда с открытой спиной, и Аурика думала: «Как много в ней спины». Иногда забывала движения; когда танцевать выходили несколько пар, Юля сбивалась, подстраивалась под других.

В жизни же была роскошная, молодая. Тоже носила гладкую прическу, но обыгрывала образ цыганки. Носила серьги — кольцами, яркие юбки. Характер у Юли был легкий: открытая, щедрая, добрая. Аурика рядом с ней — боязливый цыпленок.

С Аурикой и поговорить не о чем, кроме танцев и книжек. Еще она сведуща в домашней работе. Потому что жизнь заставляет и в этой сфере быть профессионалом.

Но такие разговоры можно вести с бабушками на лавочке возле дома. Как вкуснее сварить, и чище убрать. Вряд ли это интересно Марку. Да Аурике и самой неинтересно. Просто выхода нет. Мама — медсестра. То — в день, то — в ночь, то — к соседям, то — к знакомым — отхаживать.

У Аурики же хоть и выпускной класс, однако, они с мамой уже все решили. Институт не потянуть, а в педучилище на отделение физкультуры она поступит спокойно. Можно не дергаться, не выпадать из ритма. Школа — студия — дом. Да изредка — вот как сейчас — кафе. Аурике очень хотелось пирожное. В принципе — можно, если потом не ужинать, но лучше удержаться, не сбивать режим. И все же бессознательно она задержала взгляд на тарелочке своего соседа по столу. Там лежал эклер, благоухающий ванилью…

Лицо мужчины было закрыто газетой. Вдруг он сделал невозможную вещь. Не глядя, протянул руку, взял из солонки щепотку соли и густо пирожное посолил. Потом оно исчезло за газетой. Минуту спустя мужчина газету опустил и посмотрел на Аурику ошалелыми глазами.

— Это было пирожное, — осторожно сказала она, — С кремом.

— Почему? — спросил он, чуть ли не возмущенно, — А я думал — с мясом.

Она молчала. Что тут скажешь? Сама бывала рассеянной. Не до такой степени, конечно. Но в принципе — «понимаю, разделяю, сочувствую». К тому же, вдруг у него нет денег, чтобы купить себе еще одно пирожное.

— Наверное, вы читаете что-то интересное…

— Увидеть бы это! — сказал он ей с таким азартом, как будто они были альпинистами в одной связке, и сидели в пяти минутах от вершины, до которой хотели дойти всю жизнь. А вершина была скрыта пургой.

— Что увидеть? — спросила она с участием.

Интересно — он вообще вменяемый? Весна, правда, уже на исходе, вместе с сезонными обострениями. Но может, он по жизни такой?

— Мирный город! Вы представляете, может жизнь пройти — и не дано будет посмотреть…

— Это в какой области? — а, может, надо спросить — «в каком государстве?»

— Это — город-призрак. Слушайте, тут ведь — он показал широким жестом в сторону кафе, — ничего нет. Пошлите через дорогу — там бар. Говоря о таком, надо пить шампанское…

Все. Он стопроцентный псих. Обострение у него хроническое. Шампанское она пьет только на Новый год. В барах никогда не была. Идти туда для нее так же дико, как устроить стриптиз на набережной. Надо срочно смываться. Под любым предлогом.

Он смотрел на нее, и глаза у него были голубые, совершенно беззащитные. Она подумала, что если дать ему пощечину, ему и в голову не придет заслониться. Он только вздохнет.

Сейчас белый день. Он что, съест ее в баре?

— А пошлите, — сказала она.

— Вот как запомнилось одному из археологов это событие: «Из речного тумана поднялся город. Он светился различными цветами, словно ночная радуга, опустившаяся на землю. Над ночной рекой возносились многоцветные стены и башни, словно россыпь драгоценных камней была брошена со звездного неба на землю. Но даже отсюда было видно, что от многих дворцов остались одни руины. И все это окружал некий сложный клубок эмоций, будто время иных миров царило здесь. Нам казалось, что мы слышим странный пульсирующий звук — тихую погребальную песню, несущуюся над волнами реки и над этим волшебным городом.

Он был то мягким и нежным, то становился яростным и вызывал боль. Звук нарастал, делался невыносимым, а затем замирал. И в сиянии города, всё, что было лишь легендами для нашего мира, становилось реальным.