Ровена Коулман - Письмо из прошлого

Я киваю и осматриваю улицу. Сплошные коммерческие здания. Может, днем здесь и шумно, но сейчас — полный штиль. Абсолютный.

— Все будет в порядке. — Я и сама до конца в такое не верю, и по моему голосу это слышно. В тишине он звучит особенно громко, даже слишком громко, достаточно, чтобы привлечь внимание темных уголков к нашей беседе. — Чем ты займешься? — Я хочу узнать, не пойдет ли она опять в бар, и для этого не обязательно спрашивать напрямую.

— Я же говорила, что встречусь с Майло, — отвечает она. — Он мне нравится. Если ты намерена сегодня изменить ход Вселенной, пожалуйста, поднажми и закинь меня в райончик по соседству с ним.

— Постараюсь, — обещаю я. — И не волнуйся, со мной все будет хорошо.

Мы обнимаемся, и она сжимает меня так крепко, что становится больно.

— Возьми меня с собой, Луна. — Горошинка обхватывает мое лицо ладонями. Я знаю, что на этот раз она говорит серьезно. — Пожалуйста, возьми! Позволь мне хотя бы попытаться! Я тоже видела ее. Маму. Может, самую чуточку… Но если ты ухватишься покрепче, может, я смогу перенестись с тобой и тоже ее увижу. Я не хочу оставаться здесь совсем одна. Возьми меня с собой.

— Я не знаю, смогу ли, — отвечаю я. — Я не уверена, что это так работает…

— Ты понятия не имеешь, как это на самом деле работает, — напоминает Горошинка, и это правда. — Можешь хотя бы попытаться? У меня как раз босоножки на платформе и все такое.

— Ладно, — говорю я, — давай попробуем.

Я сжимаю ее руки в своих и смотрю на нее. Мы стоим в абсолютной тишине.

— И что дальше? — шепотом спрашивает Горошинка.

— Тогда я спела одну старую песню, и это сработало, я…

Горошинка начинает мычать мотив «Диско инферно» [15] Песня диско-фанк-группы «The Trammps» из фильма «Лихорадка субботнего вечера». , но ничего не происходит. Мы просто стоим, взявшись за руки, в сердце пустоты, и я вижу эту картинку так, словно смотрю на нас с неба: парочка чокнутых девушек, которые думают, что могут перенестись во времени с помощью дискомычания. Мне становится смешно.

— Чего? — удивляется Горошинка и тоже смеется. — О боже, мы совсем поехавшие!

— Думаю, я должна пойти одна, — говорю я, и она соглашается.

— Черт, мысль о том, что ты умеешь что-то, чего не умею я, просто убивает, — говорит она. — Как будто ты опять сняла со своего велика все тормоза. Только на этот раз я точно не смогу за тобой угнаться.

— Зато ты повидаешься с Майло, — напоминаю я.

— А что, если это тот самый момент? — спрашивает она едва слышным в этой темноте шепотом.

— Какой момент?

— Что, если я вижу тебя в последний раз? — спрашивает она. — В последний раз знаю тебя?

Я не знаю, что ответить.

В моей жизни бывали моменты, когда я чувствовала себя не в своей тарелке. Например, в первый день на работе, когда я оказалась в комнате, полной мужчин, которые смотрели на меня так, словно я свалилась с неба. Или в тот день, когда я пошла на свидание вслепую в джинсах и футболке и думала, что это будет вечеринка с викториной, а оказалось, что все пришли в вечерних костюмах. Но, думаю, момент, когда я пробиралась по горам мусора на заброшенной автомобильной парковке в красном платье из искусственного шелка, побил все рекорды.

Вначале мне кажется, что я никогда не найду дорогу, и я начинаю задумываться, в том ли месте оказалась. Но я уверена, что это так. Горошинка не могла ошибиться с локацией из «Лихорадки субботнего вечера». Мне просто нужно подобраться поближе — по крайней мере, именно это я себе говорю. Вряд ли у меня есть хоть малейшее представление о том, как это работает или где находится спусковой крючок в этом механизме. Подобраться к нужному месту поближе — это единственное, что мне по силам, так что я пытаюсь сосредоточиться.

Я иду, ощупывая старый деревянный забор, которым это заброшенное место огородили, похоже, уже очень давно. Я иду, пока не нахожу слабое место — ту его часть, которая уже практически сгнила. Я пытаюсь отодрать доски, и треск сломанного дерева разносится далеко в ночи. Мне удается проделать в заборе достаточно большую дыру, чтобы пролезть внутрь, но занозы все-таки цепляются за мою правую руку, оставляя на ней тонкую царапину. Оказавшись внутри, я пытаюсь вернуть все на место — так я буду более-менее в безопасности от той бесконечной тишины, что пристально следила за мной по ту сторону забора.

Я всякое ожидала увидеть, но только… не это. Тут ничего нет. Здание, в котором раньше был клуб «2001 Odyssey», все еще стоит, это я знала, но надеялась, что будет еще хоть что-то, на чем я смогла бы сосредоточиться и от чего могла бы отталкиваться. Но вместо этого все, что я вижу в окружающей тьме, — это еще больше камней и веток. Я нерешительно ступаю вперед и тут же слышу хруст стекла под ногами, а угол пустой упаковки из-под фаст-фуда впивается мне в большой палец.

Я начинаю верить в резонанс. Чувства, которые я испытывала в том доме, где мама раньше жила и работала. Церковь и парк. Я чувствую, как тысячи моментов растягиваются по одному и тому же пространству. Все они существуют порознь, но каким-то образом иногда влияют друг на друга.

Здесь пусто, и я чувствую это. Это место кажется мертвым.

После выхода фильма место, на котором я сейчас стою окруженная вонью, грязью и собачьим дерьмом, стало эпицентром диско. Весь мир мечтал приехать сюда, люди хотели, чтобы их увидели здесь . Но прошло всего несколько лет, и, когда момент славы угас, Бей-Ридж почувствовал то же, что чувствую я, стоя здесь в полном одиночестве. Как будто это невероятное приключение неожиданно подошло к довольно жалкому концу.

Папа снял, наверное, сотни фотографий снаружи и внутри клуба, но я не могу найти никаких реальных зацепок, как располагалось здание. Я в недоумении пробираюсь через мертвые заросли, взбираюсь по кускам бетона и камням, а затем останавливаюсь и закрываю глаза.

Если прислушаться, можно разобрать шум дороги в нескольких кварталах отсюда. В другое время здесь наверняка было много машин, раздавался рев множества моторов, девичий смех и разговоры парней. Я погружаюсь в эту фантазию так глубоко, что уже почти слышу все это, а затем вплетаю в нее ритм воображаемой музыки в отдалении: туц-туц-туц… В дни, когда у мамы было радостное, солнечное настроение, она рассказывала нам, как парни толпились у клуба независимо от того, какая была погода. На них были тонкие рубашки из искусственного шелка с ярким узором. Как парочки целовались — и не только целовались! — на задних сиденьях машин. Парня-вышибалу звали Сэнди, и он оглядывал с головы до ног любого, кто заходил в клуб, и выпроваживал, если ему не нравилось его лицо или наряд. Я сгребаю в кучу все эти подробности и, точно фрисби, запускаю в полет по своей фантазии, изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, но все равно ничего не происходит, и все мои усилия разбиваются вдребезги.書