Тонино Бенаквиста - Сага

Чаще всего он лежит на спине, не выпуская пульта из рук. Иногда переворачивается на живот, чтобы растянуть позвоночник, потом возвращается в исходное положение. Еще реже поворачивается спиной к экрану и закрывает глаза. Значит, сейчас задремлет на несколько минут, не переставая слушать диалоги из фильма — для его сна это непременное условие. И лишнее доказательство, что только вымысел способен прямиком отправить вас в страну снов. Репортажи-то могут лишь до бессонницы довести. Тристан никогда не смеется и не улыбается, его взгляд остается бесстрастным при любых обстоятельствах. Он на все реагирует с помощью пульта. Временами он мне напоминает малолетнего идиота, завороженного тайнами аквариума, или старика, который забывает обо всем на свете, глядя на огонь в камельке.

— Он уже в детстве таким был.

Жером тут, потный, с бумерангом в руке. Откупоривает шкалик красной водки с перцем и протягивает мне вместе с пластиковым стаканчиком.

— Он видел из своей постели, как я ухожу играть с ребятами во дворе. Так что по возвращении приходилось уделять ему минут пятнадцать и пересказывать все глупости, которые мы там вытворяли. А как-то раз, когда рассказать было нечего, пришлось выдумывать. Поначалу-то ничего особенного, чтобы ему не слишком обидно было.

Тристан в наушниках. На экране — череда взрывов, опустошающих гигантский музей современного искусства. Ни малейшей опасности, что он нас услышит.

— Но потом это быстро приобрело устрашающий размах, мальчишкам ведь подавай все больше. И пошло-поехало: я должен был ему рассказывать о воинских подвигах, о всяких хвастливых похождениях, о поединках в школьном дворе. Мать говорила: «Это меньшее, что ты можешь для него сделать», а она постоянно чуть не попрекала меня, что я здоров. Знаю, слабеньких всегда любят больше, но тут старушка малость перестаралась. Мы с Тристаном прекрасно друг друга дополняли: ему требовалось чем-то интересоваться, а я хотел быть интересным. Пришлось обзавестись талантом.

— Так вы в это и вляпались?

— В сценаристы-то? Да.

Закуриваю сигарету из пачки, забытой Стариком. Жером удивляется, видя меня курящим. А я просто слишком люблю табак, чтобы дымить день напролет. Он открывает окно и выглядывает наружу. В комнате свежеет. Отхлебываю глоток водки, делаю затяжку и понимаю наконец, почему повсюду кричат, что это опасно. Жером смотрит на звезды, на крыши, на затухающее мерцание города, на редкие высотные здания, что вырисовываются вдали, и вздыхает от красоты картины.

— Как подумаю, что однажды все это будет моим…

— Что — все?

— Весь Париж. Его золото, его женщины — все будет принадлежать мне.

— Отличная штука эта водка. Быстро бьет в голову, но все равно хорошо.

— Я стану так силен, что американцы будут зазывать меня к себе, а французы — умолять остаться.

Я уже немного знаю Жерома, он не в первый раз заводит при мне эту песню.

— Все четыре миллиона долларов покоя не дают? Я бы от этого тоже спятил. Ведь таких сумм не бывает. Четыре миллиона долларов! Даже вообразить не удается. Четыре миллиона долларов… даже если десятки раз видел в кино чемоданчики с кучей бабок, все равно не понять, что это такое. Четыре миллиона долларов! Это ведь не слова, а бальзам какой-то для горла. ЧЕТЫРЕ МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ. Так приятно звучит, что даже во франки переводить неохота.

Он спрашивает, что бы я сделал, если бы на меня такое свалилось, но у меня нет ни малейшего представления.

— Ты что, не сценарист?

— Насчет денег у меня с воображением слабовато.

— Попробуй выдумать историю про парня вроде тебя, которому вдруг привалило что-то вроде двадцати миллионов франков.

— Ну… он начнет делать все те глупости, которых никто не делает, но о чем все мечтают.

— Давай дальше.

Деньги и связанные с ними маленькие радости. Никогда об этом не думал. Как-то раз я накопил тысячу франков на подарок Шарлотте, но так и не нашел ничего незабываемого. Не зная, что ей подарить, битых два дня сочинял для нее хайку.

— Ну что, придумал?

— Он доверит свое тело полудюжине косметичек, чтобы они за восемь часов превратили его в маленькое чудо. Затем — поход по бутикам за супершикарными шмотками и к портным, на диво усердным, как только почуют запах денег.

Начнет с твидового костюма в стиле джентльмен-фермер и закончит смокингом, перед которым распахиваются все двери. Выйдя оттуда, отправится покупать маленький английский кабриолет, одну из тех дорогущих безделушек, которые постоянно ломаются, иначе говоря — свою заветную мечту. И начнется сказка. Он закажет себе роскошную девицу в агентстве эскорт-услуг, где предлагают только наилучший товар. Снимает Зеркальную галерею в Версале для изысканного ужина, потом они выпьют по бокалу шампанского на последнем этаже Эйфелевой башни, который целиком забронирован для них одних. И закончат ночь в самых прекрасных апартаментах отеля «Крийон».

— Пока всего миллион. А на следующее утро?

— На следующее утро он недоумевает, что это за девица в его постели, которой нужны только его бабки. Недоумевает, какого черта делает в этих апартаментах, где не осмеливается даже пепельницу испачкать. Увидев на себе свои вчерашние шмотки, недоумевает, почему стал похож на старую рекламу «Алка-Зельтцера». Правда, тачка у него никакого недоумения не вызывает — тут он просто уверен, что смешон в ней, как складская уборщица в боа из перьев. Итог? Он вспоминает, что мать заложила свою хиреющую галантерейную лавочку, и выписывает чек. Оплачивает отпуск на Сейшелах сестре, которая никогда не была в свадебном путешествии, потому что и свадьбы никакой у нее не было из-за отсутствия жениха. Потом у него состоится серьезный разговор с банкиром, и тот предложит ему сделать кое-какие инвестиции. Дескать, конъюнктура сейчас хороша для покупки облигаций «Сикав», замороженных на целых два года. Это сулит неплохие проценты. Но чувство безопасности ему внушает только недвижимость, и некий агент быстренько подыщет ему участок в сто десять квадратных метров в квартале, где земля как раз повышается в цене. Вот и все.

Жером опять наливает себе водки и вытягивается на диване.

— Да уж, увлекательно…

— Я ведь сказал, насчет денег у меня никакого воображения. А ты-то сам что бы сделал с четырьмя миллионами долларов?

— Это надо спросить у Мистера Мстителя. Он бы все пустил на осуществление своего неумолимого замысла — изничтожить всех, кто его обидел.

Я, признаться, испытывал некоторое восхищение перед Ивоном Совегрэном (French Won-der-boy, как его окрестили в «Variety»), пока Жером не рассказал мне, как этот прохвост украл у него самое дорогое, чем он владел. Данте Алигьери, великий сценарист Страшного суда, предназначил девятый, и последний, круг ада тем, кто предал доверие ближнего. Все собранные там крупные специалисты по ударам в спину, от Иуды до Брута, наверняка берегут тепленькое местечко и для Ивона Совегрэна. Но прежде чем раскаленное чрево земли поглотит его до конца времен, ему придется заплатить за свое вероломство в этом мире.