Тонино Бенаквиста - Сага

— Да, эпизод с потерявшей память принцессой, которую обнаруживают на коврике у двери Каллаханов, надо закончить, показав ее без сознания.

— Так мертвой или без сознания?

— Без сознания, но зритель должен быть убежден, что она мертва. Только Камилла и Уолтер знают, что в ней еще теплится искорка жизни. Сможете мне придумать что-нибудь такое?

Молчание в строю. Мне даже параметры этой сценарной головоломки усвоить трудно. А чтобы завоевать уважение красотки, надо оказаться самым проворным из нас троих.

Молчание и опять молчание.

— Видели «Ищейку»?

Вскидываю голову, желая выяснить, кто это сказал, но голоса не узнаю.

— Фильм Манкевича, крутили в «Киноклубе».

Дружно смотрим в сторону дивана, на котором лежит Тристан. Он приподнимается ценой великих усилий. Парализованы сейчас мы. Он говорит, опустив голову, робко, неуверенно.

— Никогда о нем даже не слышала, — отвечает наконец Матильда.

— Один тип стреляет в упор в парня, которого ненавидит, потом наклоняется к телу, берет руку и щупает пульс. Довольно ухмыляется и отпускает руку. Та тяжело падает на землю. Безжизненно.

В этом неподвижном теле жизнь так и кипит. Бурлит, словно лава. Хоть он и глядит на нас исподлобья, как заговорщик, хоть и говорит как можно глуше, ему не унять клокочущий внутри вулкан.

— Когда смотришь фильм в первый раз, не сомневаешься, что убийца щупает парню пульс, чтобы удостовериться в его смерти. Хотя на самом деле он стрелял холостыми и лишь хотел полюбоваться, как тот грохнется в обморок со страху. Только во второй раз понимаешь, что он щупает пульс, проверяя, жив ли тот. Один и тот же жест означает совершенно противоположные вещи, смотря как его прочитать. Я понятно объяснил или повторить?

Молчание.

Матильда разряжает обстановку, отправив ему воздушный поцелуй кончиками пальцев.

— Потрясающе! Тристан, вы нам посланы самим Провидением. Вы же квадратура круга! Недостающее пятое колесо! Постоянная в уравнении!

Тристан надевает свои наушники и опять начинает щелкать пультом. Жером не знает, куда себя деть от смущения.

— Не обращайте внимания. Он нам больше не помешает, я ему объясню.

— Не помешает? — взревел Старик. — Да он отныне член команды!

Я рад, что у нас появился новый коллега, однако вынужден охладить некоторым излишний пыл.

— Все это очень мило, но все-таки воровство. Стянуть одну-две идейки — еще куда ни шло, но в трех последних сериях мы явно катимся к грабежу. Фильм «Ищейка» снят по великолепной пьесе Энтони Шеффера. Пульс Шеффера — это пульс Шеффера.

Жером с самым благостным видом воздевает правую руку и кладет ее мне на голову, словно священник.

— Грабь, сын мой, но во имя гения.

— Ничто не исчезает, ничто не создается, все перетекает из одного в другое, — поддакивает Матильда. — Кто вам сказал, что этот Шеффер не был бы рад соперникам?

— Прекрасно, — говорит Жером. — Воспримем это как дань уважения. Или того лучше: как личный вклад великого Энтони Шеффера в нашу дебильную «Сагу».

Матильда и Жером обмениваются крепким рукопожатием. У меня вдруг возникает убеждение, что этим двоим не стоит терять друг друга из виду в будущем.

Старик слезает со стула и потягивается. Я тру глаза, уставшие от мерцания экрана. Скоро десять вечера, мы больше десяти часов на ногах, за работой. Хочется прикорнуть минут на десять в тишине. Мой компьютер называет это перезагрузкой. Ткнул пальцем и — хоп, память как новенькая.

Интересуемся, кто что будет делать во время показа пилотной серии. Братья Дюрьец собираются устроить поздний ужин и спокойно, без суеты, посидеть перед телевизором. Матильда пойдет к матери, а я приложу все усилия, чтобы не дать заснуть Шарлотте. Старик божится, что будет спать, как младенец.

Мы в первый раз целуемся, все четверо. Маленькая фамильярность, как перед Новым годом.

Рыбы-солнечника с приправой из щавеля и крем-брюле — вот чего я хотел. Но нашел только банку макрели в остром соусе и йогурты. Зато купил шампанского, Рождество все-таки. Или, скорее, Новый год, но лишь мы, немногие, знаем об этом. Взбегаю по лестнице, как в кино, распахиваю дверь, врываюсь в квартиру и, потрясая бутылкой, выкликаю имя Шарлотты. Вдруг становлюсь романтичным любовником, делающим из жизни нескончаемый праздник. В ванной свет. Представляю себе гладкость ее кожи, окутанной ароматами южных островов. Вхожу без стука — я сейчас сам, не раздеваясь, нырну в ванну!

— Шарлотта!

Осевший пар. Влажная духота.

— Шарлотта?

Она была здесь, в этой ванне, всего минут пятнадцать назад. От пара запотели зеркала, воздух насыщен теплым благоуханием. Она себе даже ноги брила, ее электробритва все еще лежит на краю ванны. А ведь сто раз твердил ей, что это опасно. Я снова зову ее, но уже как-то неубедительно. К экрану телевизора прилеплена желтая бумажка.

Ушла сочинять историю, которая мне больше нравится, — свою собственную. До завтра, быть может.

Все равно бы моя «Сага» ее усыпила. Пришлось бы все объяснять, и половины сам бы не увидел.

Жером и Тристан вовсю что-то обсуждают перед телевизором. На экране — документальный фильм про аллигаторов. Три сорок пять утра, и здесь оживленнее, чем в самом буйном ночном кабаке столицы. Оба братца образуют своего рода клуб, единственными членами которого сами и являются, некий ночной салон, где поднимают важнейшие вопросы на фоне разлагающегося мира.

— Отличная штука, — говорю я, предъявляя бутылку шампанского. — Еще холодное.

Жером не спрашивает, почему я не там, где собирался быть, он этому почти рад. Тристан приподнимается, сидячее положение кажется ему более подобающим для встречи нежданного гостя. Отключает звук. Аллигаторы перестают рычать, но продолжают свой мистический танец. Я усаживаюсь. Мне в руку суют стаканчик с перцовкой.

— Представь себе карту Франции, — говорит Жером. — Закрой глаза… коричневатый шестиугольник… зубчатые бока, обведенные голубым… Представил?

— Возле Финистера сбился немного, а так вроде ничего.

— Представь теперь, как загораются крохотные красные огоньки. Столько же, сколько в это время включено телевизоров. Видишь?

Я принимаю игру на полном серьезе и пытаюсь сосредоточиться, глотнув водки.

— Так видишь или нет?

— Тсссссс…

Прижимаю стаканчик ко лбу, чтобы освежиться.

— Вижу один возле Биаррица. Еще один зажегся, в Варе. Три-четыре на Севере.

— В Лилле?

— Скорее, в Кане.

— Тогда понятно. Там полно моряков и ночных пташек. А в Париже?

— Ух ты… добрая дюжина.

— Это надо спрыснуть, парень.

— А в Сен-Жюньене? Есть что-нибудь в Сен-Жюньене, департамент Верхняя Вьенна? — говорит зычный голос, заставивший всех нас вздрогнуть.