Нина Вяха - Завещание

Когда Лаури снова садился в автобус, стейк с перцем горячим камнем лежал в его животе, и он чувствовал себя так, словно уже начал свое победное шествие, призванное сделать Швецию его собственностью, причем на совершенно особый манер.

Анни знала о приезде Лаури и приехала встретить его на вокзале. Для нее этот день был самым обычным, ничего не значащим деньком. Стояла жара, четыре часа дня – самое жаркое время суток, и на сестре было легкое цветастое платье коричнево-красной расцветки, которого он прежде у нее не видел. Лаури поразило, с какой уверенностью она держится, знает куда идти, не боится движущихся эскалаторов – все вместе это создавало настолько разительный контраст с его собственной неуверенностью, что он поклялся самому себе постараться как можно быстрее обвыкнуться в этом городе. Изгнать из себя того прежнего провинциала, каким он был раньше.

Он следил за сестрой, за всеми ее движениями и бережно откладывал их в памяти, чтобы позже иметь возможность воспроизвести все самому. По натуре Лауре был хамелеоном и имел большой опыт в подражании своим сестрам, сперва Анни, а потом, когда она уехала, Хелми. Пусть даже Хелми была несколько вульгарна, на его взгляд.

Чтобы добраться до их нового дома, пришлось проехаться на метро, потом на автобусе и следом совершить короткую прогулку по залитому палящим солнцем жилому микрорайону на юге столицы с драматическим названием Брандберген [7].

Брандберген, хотя здесь и жило много финнов, вовсе не походил на гетто. Большинство жителей были родом из куда более цивилизованных мест, чем Анни и Лаури, многие приехали с юга Финляндии, но все равно слышать родную речь, когда идешь в «Темпо» за безвкусным шведским кофе с хрустящими хлебцами, было куда как приятно, пусть даже на других диалектах, неважно.

Квартира Анни оказалась уютной, светлой и очень чистенькой: симпатичные обои в мелкий цветочек и светлый линолеум во всех комнатах, который так легко мыть, черный кожаный диван в гостиной и большая стереосистема на стеллаже из красного дерева. На кухне лежал один из домотканых ковриков Сири, но в остальном – ни малейшего напоминания об отчем доме. Если не считать, что все было чисто и прибрано, как и там.

Анни сварила кофе и накрыла столик на балконе, после чего с заговорщицкой улыбкой выудила откуда-то припрятанную бутылку коньяку и плеснула по чуть-чуть в их чашки.

Они сидели, смотрели на заходящее вечернее солнце, курили и болтали, и Лаури ощущал себя таким свободным, что даже голова кружилась. Наконец-то он оказался там, куда так настойчиво стремился. Анни рассказала ему об одной своей подруге, живущей в том же районе, всего в паре домов отсюда, та работала на пароме и вела там себя настолько по-хозяйски, что запросто могла организовать собеседование для Лаури, если он этого хочет, конечно.

– Я могла бы поднатаскать тебя в шведском и все такое, но на самом деле это не так уж и важно. Достаточно быть просто милым, симпатичным, вежливым и обаятельно улыбаться. Все остальное придет само. Но вот обаяние – с этим надо родиться.

И вслед за этим она чокнулась с ним чашкой с кофе и разразилась смехом.

Лаури нравилось видеть сестру такой. Такой светской и такой счастливой. Он помнил ее замкнутой, постоянно погруженной в себя, но теперь она, казалось, расслабилась, приспустила вожжи, пусть не до конца, но все же.

Он был счастлив, что сестра подпустила его к себе. Пусть и не совсем, но они стали чуть ближе. Это придавало ему ощущение собственной значимости.

Лаури получил работу на судне. Как и говорила Анни, им действительно было неважно, умеешь ли ты что-то делать. Главным было не умение носить тарелки, сервировать блюда, подавать вино и убирать со стола, а то чувство, с которым ты это делал, умение быть в меру дерзким и ловким и при этом радостным и обходительным с гостями. И для Лаури не существовало никаких проблем в том, чтобы быть обходительным с гостями, – да что там, со всеми, кто попадался ему на пути, потому что он еще никогда не чувствовал себя настолько счастливым. Все встреченные им люди казались ему такими интересными и захватывающими только потому, что не походили на него, и он усердно трудился над тем, чтобы перестать быть самим собой.

Он твердо решил стать кем-то другим: не таким, каким был раньше, не таким, каким ему пришлось вырасти. Сын своего отца, но при этом постоянно вызывающий у всех разочарование, – у Пентти уж точно, – с ним никогда не считались, потому что он был не такой, какой был им нужен. Работая же на судах, Лаури никого не разочаровывал.

Он вовремя являлся на работу и делал то, что должен был делать, всем своим видом излучая радость, да и почему бы ему не радоваться? Чаевые потоком лились в его карманы, он впервые зарабатывал сам себе на жизнь и ощущал себя, по меньшей мере, королем или поп-звездой со всеми этими устремленными на него взглядами, когда он ловко лавировал между столиками в своих черных брючках в обтяжку и белоснежной рубашке.

Лаури не брезговал случайными связями и частенько уединялся с кем-нибудь поздними вечерами в каюте – разумеется, лишь после того, как отработает свою смену. Он умел пить почти в неограниченном количестве, а наутро вскочить и отправиться на работу разносить завтраки, причем пару раз ему доводилось так делать даже не приняв душ и явственно ощущая, как нечто мокрое течет из его ануса в трусы, пока он сервировал свежесваренный кофе для ставших спозаранку туристов.

На судах работали по графику семь через семь, что означало, что семь дней подряд следовало находиться на борту, после чего семь дней можно было отдыхать. Лаури поднимался на борт в Хельсинки, чаще всего он работал на «Викинге Изабелла», – пароме, курсировавшем по маршруту «Стадсгорден – Хельсинки», после чего целую неделю бесцельно слонялся по городу, ощущая собственное превосходство над своими соотечественниками.

Он больше никогда не будет жить в этом краю, пусть даже Финляндия и не везде такая, как у него дома, но Хельсинки явно чего-то недоставало, – некоего ритма, биения жизни. В этой финской столице не было никакого ощущения диско, здесь все было прочно устоявшимся, коричневым и унылым, и он понимал, почему его младшему брату Тармо будет так хорошо здесь несколько лет спустя.

Хельсинки казался бесполым и стерильным, и Лаури попросту не мог, да и не хотел иметь с ним что-то общее. Куда спокойней и надежней было подняться на борт парома под вечер и заняться обустройством мест для вечерних посиделок пассажиров.

Лаури обожал все, что было связано с его работой в ресторане, начиная от полировки бокалов и складывания накрахмаленных салфеток и заканчивая приветствием гостей и умением помочь им почувствовать себя как дома, и при всем этом он и себя ощущал частью высшего света. Такой роскошный, элегантный, драгоценный. И когда по окончании смены он сходил дома на причале в Стокгольме, ему нравилось, не спеша брести домой, заходя по пути на крытый рынок Хёторге, чтобы купить себе пару головок остро пахнущего сыра и виноград с мармеладом, а потом нести все это вместе со своей порцией вина из дьюти-фри домой на Брандберген.