Нина Вяха - Завещание

Анни чаще всего работала на «Салли», – пароме, курсировавшем по маршруту «Стадсгорден – Обо», и ей пришлись по нраву посиделки с вином, которые ее младший брат устраивал, чтобы отметить приближение свободной недели. Многие из тех, с кем они работали на судах, любили ходить друг другу в гости, и каждый день где-нибудь обязательно утраивалась какая-нибудь вечеринка, на которую можно было пойти. Со временем Анни, по мере того, как ее шведский становился все лучше и лучше, стала работать даже больше на суше, чем на воде. Теперь все выходные она трудилась в отеле «Хассельбакен» в Зоологическом саду, что немного огорчало Лаури и несколько засоряло его чашу радости, когда он слишком много думал об этом. Поэтому он старался этого не делать, – ну, в смысле, думать.

* * *

Анни попробовала еще разок дозвониться домой и по-прежнему безуспешно. Сколько же можно, подумала она. От стояния в холодной телефонной будке у нее закоченели все пальцы, поэтому она решила отложить попытки дозвониться на потом, – может, попробует из дома Хелми.

Повесив трубку, Анни немного прогулялась по городу. Город как город, смотря на чей вкус, но ее удивляло, как же съежился Торнио по сравнению с ее расширившимся миром, по сравнению со Стокгольмом, ставшем теперь ее городом.

Она повсюду видела знакомые лица, – одноклассников или их сестер с братьями, из тех, кто остался здесь жить. Анни важно кивала им при встрече, но ни с кем не остановилась поболтать. Она прошла вдоль Пуутархакату (Садовая улица) и свернула на Халлитускату (Правительственная улица), центральную улицу города, по пути заглянув в крошечный бутик фру Каунио, куда она отправилась, едва получив свою первую зарплату в Городском отеле. В тот раз она купила там свою первую знаковую вещь – лиловый комбинезон с добавлением шерсти. Тело в нем чесалось так, что не приведи Господь, но она все равно носила его, пока не изорвала вконец так, что починить уже не представлялось возможным, – настолько много значил он для нее, словно символ, словно трофей. Целый месяц после этой покупки она прожила, питаясь одной лишь жареной картошкой, но оно того стоило.

Через витрину она сразу увидела фру Каунио, с дружелюбной улыбкой сопровождавшую какую-то покупательницу, а еще там была дочь фру Каунио, Леена, которая училась с Анни в параллельном классе в профучилище, теперь же она стояла за кассой и пробивала чек другой покупательнице.

Анни кольнула жалость к стоящей за прилавком Леене, но тут же ее мысли переключились на себя, заставив ее вздрогнуть: а что, если бы на ее месте оказалась я, если бы это я осталась в этом городе, вышла замуж за Йармо или Йаако или Йукку, и работала бы здесь или в каком-нибудь другом бутике или ресторане или бы просто… просто осталась. Для Анни не было наказания хуже, чем остаться здесь. Хелми, к примеру, никогда об этом не задумывалась. И Эско. И Сири. И даже Тату, который преспокойно жил среди всех этих людей, имея две погубленные жизни на своей совести.

Нет, почти никто из них не задумывался о том страшном наказании – ежедневно, ежеминутно страдать от того, что приходится оставаться в этой дыре, где нечем дышать, нечего смотреть, где нет никакой возможности нормально отдохнуть, побыть одному. Что, разве не так? А может, в глубине души они и мечтали о том, чтобы вырваться, сбежать прочь из этого ада?

Стоя снаружи, она разглядывала Леену через стекло витрины – наверняка та завидует Анни, у которой хватило духу бросить все и уехать. Леена словно почувствовала на себе взгляд Анни и подняла голову. Взгляды двух старых школьных подруг встретились, и Леена радостно улыбнулась ей и махнула рукой, приглашая зайти. Анни пришлось по-быстрому изобразить жестами, что она страшно торопится и ей срочно надо бежать, может быть, в другой раз, скажем, завтра?

Она шагала по заснеженным тротуарам в своих дорогих кожаных сапогах, слишком холодных и скользких для северных зим, – ну и что, зато выглядят круто, – и, шагая, Анни думала о Лаури. Он разделял ее тоску. Анни знала, как плохо обращались с ее младшим братом в школе, и что это еще больше усиливало его тоску и желание свалить отсюда, но еще она знала, что он всегда держал все свои устремления в себе, как дело давно решенное, словно он был чуточку лучше, чем все эти бедолаги, изолированные от остального мира и привязанные к этой Богом забытой дыре. Если бы брату нравилось учиться, он бы наверняка стал ветеринаром. Но работа официантом подходила ему лучше. Гораздо лучше, чем ей, но ведь она не собиралась всю жизнь вкалывать официанткой.

* * *

Лаури вспомнилась весна, когда его любимая корова Култа родила теленка. Ему тогда было лет восемь или десять, не больше.

Из всех времен года Лаури больше всего любил весну и всегда с нетерпение ждал ее прихода. Ему нравилось помогать при родах. У него были длинные худые руки с ловкими пальцами, и он засовывал их в коров, чтобы нащупать теленка и проверить положение плода. Ему нравилось это занятие по двум причинам: из-за большой ответственности, возложенной на него, и из-за той ни с чем несравнимой ауры спокойствия, которая царила вокруг рожающих коров. Ему нравился сам момент рождения. Это было как Рождество, при этом подарок, который к нему полагался, превосходил все мыслимые ожидания. Он никогда не чувствовал себя настолько любимым своим отцом, как в те моменты, когда Пентти знал, что он может помочь, что он нужен.

Лаури рос тоненьким, слабым и пугливым мальчиком, – в общем, мало к чему пригодным. Во всяком случае, так думал его отец, и охотно сообщал ему об этом при каждом удобном случае, но здесь и сейчас, когда приходилось принимать роды, он на время становился самым лучшим папиным помощником, – больше никто из детей не был на это способен, некоторых даже мутило при одной лишь мысли участвовать в чем-то подобном.

Но для маленького Лаури это было одно из немногих дел, которое он умел и любил делать.

Он мечтал стать ветеринаром, когда вырастет, и, к его удивлению, Пентти не возражал и не говорил ему:

– Да ладно, ты че, на зубрилку похож?

или:

– У тебя ничего не выйдет – шутка ли, столько лет проучиться в школе!

или:

– Чтоб такой идиот, как ты, стал ветеринаром? Даже думать об этом забудь.

Ни одной гадости или колкости, которыми он обычно награждал своих детей, когда те озвучивали вслух свои планы на будущее, не прозвучало в адрес Лаури и его стремления стать ветеринаром. Отчего Лаури еще больше поверил в свою мечту, в то, что она сбудется. И он осмеливался мечтать.

За неделю разродилось четыре коровы, и пока все шло хорошо. Оживленные и радостные возвращались они домой после каждых родов, и не только Лаури, но даже Пентти казался очарованный чудом появления на свет новой жизни, – во всяком случае, когда дело касалось его скотины или его собственных детей.