Том Бойл - Грязь-озеро [Greasy Lake ru]

Понять, чем было то, что плавало там в темноте в столь неподобающем виде, мне пришлось посредством своего невеликого "открытия", одной из тех житейских гадостей, к которым нас с детства готовят кино, телевидение и визиты в похоронные бюро для постижения сморщенных загримированных внешностей покойных дедушек-бабушек. Поняв же это, я отпрянул, объятый ужасом и омерзением, а разум мой стал метаться в шести разных направлениях (в свои девятнадцать я был подростком, по сути, еще ребенком, а тут за каких-то пять минут я завалил одного грязного чувака и через несколько секунд напоролся на размокший от воды труп другого). «Ключи, ключи, как же меня угораздило потерять ключи от тачки?» терзал я себя вопросом. Когда я дёрнулся назад, то болотистое дно, крепко вцепившееся в одну мою ногу, сдернуло с неё кроссовок и, потеряв равновесие, я вдруг со всей дури врезался лицом в плавучую чёрную массу, отчаянно раскинув руки и попутно рисуя себе картину смердящих жаб и ондатр, вращающихся в пятнах собственных растворяющихся испражнений. А-а-а-а-х! — торпедой вылетел я из воды, в результате чего мой жмур перевернулся, обнаруживая замшелую бороду и холодные как луна глаза. Должно быть, продираясь сквозь кусты, я орал, поскольку голоса позади меня вдруг оживились.

— Что там такое?

— Это они ... они ... пытались ... пытались ... изнасиловать меня! — Всхлипывания.

Мужской голос, монотонный акцент жителя Среднего Запада, — Эй, уроды, вы — покойники!

Какофония лягушек и сверчков.

Затем еще один голос, грубый, с беззвучным «р», говор уроженца Нижнего Ист-сайда: «Долбоёб!», в котором я сразу ощутил богатство словарного запаса крутого грязного чувака в байкерских башмаках. С щербатым зубом, без кроссовок, весь в иле, тине и еще чёрт знает какой гадости, едва дышащий, скрюченный в бурьяне в мучительном ожидании безжалостного наказания, только-только вырвавшийся из мерзостно-смердящих объятий трехдневного жмура, я вдруг ощутил приступ эйфории и облегчения: Так, значит, этот гадёныш жив! Но в тот же миг внутренности мои словно сковало льдом. — А ну вылезайте оттуда, долбанные пидоры! — орал крутой грязный чувак. Он продолжал сквернословить, пока совсем не выдохся.

Тогда за дело снова взялись сверчки, а за ними и жабы. Я затаил дыхание. Тут вдруг из камышей раздались какие-то звуки — свист, затем всплеск: бу-бух! Они стали швырять камни. Жабы притихли. Я охватил голову руками. С-с-с, бу-бух! Клиновидный кусок полевого шпата размером с бильярдный шар чиркнул меня по колену. Я прикусил палец, чтобы не заорать.

Ну а потом они вернулись к машине. Я услышал, как хлопнула дверь, затем ругательство, после чего звук разбитых стёкол фар — чуть ли не родной такой звук, такой праздничный что ли, напоминающий хлопок пробки, вылетающей из бутылочного горлышка. За этим последовал глухой удар бамперов, металл о металл, после чего ледяной треск лобового стекла. Ползком я двинулся вперед и, прижимаясь животом к грязной земле, представлял себе диверсантов и десантников, персонажей книги «Нагие и мертвые». Раздвинув бурьян, я окинул взглядом автостоянку.

Вторая чужая машина, Понтиак-Транс-ам, всё ещё работала, её высоко-задранные фары заливали площадку призрачно-неестественным светом. Крутой грязный чувак словно какой-то демон мщения остервенело лупил монтировкой по боковине Белэра моей мамаши, тень его металась по стволам деревьев. Бах. Бах. Бах ... Другие два чувака, белобрысые, в студенческих куртках, помогали ему с помощью хворостин и валунов размером с череп. Один из них собирал бутылки, камни, куски навоза, конфетные обертки, использованные презервативы, крышки консервных банок и прочие отбросы и забрасывал их в салон через окно водительской двери. Я увидел цыпочку, белую луковку её головы позади лобового стекла шевроле 57-го года. — Бобби, — хныкала она, перекрывая грохот ударов, — ну хватит уже. — Грязный чувак на миг прервался, потом хорошенько лупанул по левому заднему фонарю, после чего зашвырнул монтировку чуть ли не на середину озера. Затем он завёл свой Шевроле и уехал.

Один белобрысый кивнул другому, тот что-то сказал первому, увы, слишком тихо, чтобы я мог разобрать смысл. Судя по всему, они были уверены, что, помогая крушить тачку моей мамаши, они совершили очень отвязный поступок, и что при этом трое крутых чуваков из этой тачки наблюдали за их действиями из кустов. Возможно, на ум им приходили и другие альтернативы действий — полиция, тюремное заключение, мировые судьи, возмещение вреда, адвокаты, сердитые родители и общественное порицание. О чём бы там они не думали, но они зачем-то стали бросаться палками, бутылками и камнями, да ещё и накинулись на нашу тачку так синхронно, будто они заранее спланировали это. Ведь всё это заняло каких-то пять секунд. Мотор взвыл, взвизгнули шины, облако пыли поднялось с изрытой стоянки, после чего унеслось во тьму.

Не знаю, сколь долго я лежал там среди смрада гниения, моя мокрая куртка отяжелела как медведь, будто "первичный бульон" незаметно реконструировался, чтобы приладиться к моим бедрам и паху. Мои челюсти болели, колени пульсировали, а копчик испытывал такое жжение словно был объят пламенем. Меня начали посещать мысли о самоубийстве, я подумывал о необходимости зубного протеза, сушил голову, придумывая отмазку для предков насчет покорёженной машины: на нее рухнуло дерево, её в моё отсутствие ударила хлебовозка и смылась с места аварии или до неё добрались вандалы, пока мы играли в шахматы у Дигби. Затем я стал думать о найденном мною покойнике. О том, что, судя по всему, он — единственный в мире, кому сейчас ещё хуже, чем мне. Я думал о нём — туман над озером и жуткая трескотня сверчков, — и ощущал приступы страха, чувствовал, как мрак вгрызается внутрь меня словно зубастые челюсти пираньи. Кто он такой, спрашивал я себя, жертва времени и обстоятельств, скорбно плавающая по озеру позади меня? Несомненно, это он — хозяин стоящего на стоянке мотоцикла, еще один крутой чувак постарше, дошедший до этого. Его застрелили во время мутного нарко-гешефта или он утонул когда по пьяне решил поплескаться в озере. В мозгу у меня всплыл очередной газетный заголовок: Моя машина разбита, а он убит.

Как только черный цвет восточного сектора неба сменился на кобальтово-синий и деревья начали выделяться из ночного сумрака, я, выкарабкавшись из грязи, встал на ноги и вышел из укрытия. Гомон птиц теперь уже начал преобладать над треском сверчков, а густая роса ярко сверкала на листьях. В воздухе стоял какой-то затхлый и в то же время сладкий запах разогретых солнцем почек и распускающихся цветков деревьев. Я осмотрел машину, напоминавшую груду железа после автокатастрофы рядом с автострадой или стальную скульптуру, оставшуюся от исчезнувшей цивилизации. Вокруг стояла тишь да благодать. Такова природа.