Дюла Чак - Глемба

Ладно, — остановил я себя, — тогда, значит, он… так кто же он в самом деле? Мелкий, ничтожнейший человечишка, который запанибрата якшается с сильными мира сего. Разве это нормальное явление? И каково ему жить с таким самоощущением: он работает простым столяром в кооперативной мастерской среди местных олухов, которые ему и в подметки не годятся, но из-за всех его чудачеств смотрят на него как на недоумка, да еще, может, и высмеивают его, а он сознает при этом, что в любой момент может отправиться к тому или иному государственному секретарю и надавать ему ценных указаний или же государственный секретарь явится к нему самолично, чтобы просить у него, Глембы, совета, наставления или даже утешения! Чем вам не шизофреническое состояние? Может ли здравый рассудок выдержать это самое что ни на есть неестественное, ненормальное состояние? Возможно, какое-то время и выдержит, и, пожалуй, Глембу оно и не занимает в такой степени, как меня, но все же состояние это опасно, потому что в любой момент может ухудшиться. Несомненно, в глубине раздвоенного сознания Глембы заложена бомба с часовым механизмом, которая в определенный момент взорвется — вот тогда и выявится шизофрения…»

Продумав все это до логического конца, я подметил в себе разительную перемену: страх уступил место чувству удовлетворения. Теперь я ничуть не боялся Глембы — напротив, я был горд проделанным анализом и жаждал поделиться с кем-нибудь его результатами.

Мне вспомнилось, что во время раута — то бишь крестин — я записал адрес скульптора, а поскольку по пьянке он даже приглашал меня, я и решил к нему наведаться. Он показался мне самым подходящим собеседником: ведь он хорошо знал Глембу и мог объяснить хотя бы некоторые из тех странностей, которыми окружена его жизнь.

Мастерская находилась неподалеку от Городского парка, в доме, окруженном садом. Хозяин встретил меня с бурной радостью, тотчас оставил огромную глыбу, обтесыванием которой занимался, и заявил:

— До чего же я не люблю свою работу! Всегда рад гостям, если это повод увильнуть от нее!

Скульптор хотел немедля меня напоить, но я со всей строгостью отклонил это намерение и пожелал сперва осмотреть его работы.

Хозяин подхватил бутылку с постамента неоконченной скульптуры, и мы вышли в сад, к творениям, установленным под открытым небом. Вскоре оказалось, что приносить с собой выпивку было ни к чему, поскольку у подножия почти каждой скульптуры стояли бутылки: где — полная, а где — початая.

Я вел себя как заправский ценитель искусства и, сообразуясь с обстановкой, поделился своим наблюдением, что трудно-де провести грань между талантливым мастером-умельцем, скажем, резчиком по дереву, и художником-профессионалом.

— Вспомним хотя бы Глембу, — подвел я мину. — Тебе ведь наверняка известно, что он и мебель изготавливает, и даже скульптурой занимается.

— Ну а как же! — закивал скульптор. — В Америке он квартиры всех мадьяр, какие побогаче, изукрасил крестьянской мебелью. Золотые руки у человека.

— А кем бы он стал, если бы мог учиться? — задал я риторический вопрос.

Скульптор пожал плечами и издал короткий смешок.

— Как знать, может, учение только испортило бы его.

— Да, пожалуй… Все эти бесчисленные современные течения, направления да ответвления могли только замутить чистый природный дар… — И, повинуясь внезапно мелькнувшей мысли, я процитировал Глембу: — Беда современного искусства в том, что оно подлаживается под модерн. А всем этим умникам безголовым невдомек, что истинно современное ничего общего не имеет с модернистским…

Скульптор вытаращил на меня глаза, которые и без того были чуть навыкате, хлебнул прямо из бутылки и сказал:

— Что за ахинею ты несешь!

Желая смягчить грубость своей реплики, он ухмыльнулся. Я тоже ухмыльнулся и признался, что слышал это от Глембы.

Скульптор ухмыльнулся еще шире:

— Янош такое иногда городит — уши вянут!..

— Во всяком случае, — уже серьезно продолжал я, — модерн для модерна может обернуться только во вред как самому искусству, так и художнику. К примеру, сильная сторона дядюшки Яноша и ему подобных именно в том, что чистота первозданности остается нетронутой… Диву даешься, на него глядя! Во всяком случае, меня поражает, как он планирует, организует свою жизнь и как он живет, будь то речь об одном-единственном дне, или о каком-то определенном рабочем периоде, или хотя бы обо всей его жизни. Он довел организацию своей жизни почти до совершенства…

Скульптор какое-то время разглядывал меня своими водянистыми, выпученными глазами, а затем тупо спросил:

— Это Янош, что ли?

— Ну да! — подтвердил я. — Взгляни сам: каждый его жест, каждое слово удивительно гармонично сочетаются друг с другом, как мельчайшая частица — с целым… Будто винтики и колесики какого-то сложного разумного механизма… Его жизнь ритмична, как часовой механизм…

— У Яноша? — опять переспросил скульптор и промочил горло в очередной раз. — Нагляделся я на него в Америке… Не сыскать человека, который умудрился бы жить более неорганизованно и бестолково, чем он. Я тогда целый год гостил у одного своего дружка, кое-что мастерил потихоньку, чтобы власти не дознались… словом, я тогда обитал у приятеля, ему удалось сколотить изрядный капиталец, и в ту же пору жил там наш Янош… А вообще-то он кочевал с места на место, никак не мог нигде прижиться. Знаешь, чем он занимался? Вырезал мебель, и мог бы обогатиться, а он работал задарма, довольствовался тем, что ему разрешали пожить в подвале или на чердаке да наливали миску похлебки. Это ты называешь умением жить? Да это не жизнь, а какое-то сплошное невезение! Любой другой на месте Яноша добился бы неизмеримо большего!

— Допускаю, — согласился я по некотором размышлении, — что немало найдется людей, кто по части добывания денег далеко обставит его. Ну а если вся соль именно в том, что деньги его не интересуют?.. Если он подчиняет свою жизнь какой-то иной цели?

— Чушь собачья! — выпалил скульптор. Нескрываемая насмешка его взгляда подчеркивала резкость слов. — Чушь ты порешь несусветную, — повторил он. — Какие там еще высокие цели могут быть у моего Яноша?

— Не все же тебе знать, — уклонился я от ответа.

— Я достаточно хорошо его знаю.

— Вот уж напрасно ты так уверен… По виду он чудаковатый деревенский бедняк, а вдруг на самом деле это переодетый принц?

Скульптор разразился хохотом.

— Ну, ты даешь! — проговорил он сквозь смех.

Сохраняя серьезность, я протестующе поднял руку.

— Может, он и не переодетый принц, а только считает себя таковым, но ведь с точки зрения конечного результата, да и с точки зрения его самого, это абсолютно безразлично. Втайне, в глубине души, он чувствует себя королем или властителем мира.