Дюла Чак - Глемба

— Ты говори, да не заговаривайся, — осадил меня скульптор. — Давай-ка лучше выпьем.

Он схватил бутылку с ближайшего постамента и протянул мне. Я взял, но пить не стал.

— Ладно, — уступил я, — ты мне хотя бы одно скажи: за что ты любишь дядюшку Яноша? Если помнишь, на том пикнике ты сказал, что любишь его.

Теперь и скульптор вмиг посерьезнел.

— Люблю, потому что… просто люблю! — медленно произнес он. — Янош — мировой мужик… Мне тогда было здорово не по себе там, в Америке, и он сочувствовал мне. Мы часто бывали вместе, я ведь говорил, что он в ту пору тоже обитал у моего приятеля, его интересовала моя работа, ну и все такое прочее. Обычное дело…

— Вот-вот, — ухватился я за последние его слова, — обычное дело. Просто любишь его, и точка. Вполне естественно. Я тоже его люблю, мы близко познакомились в Морте, и тоже считаю его мировым мужиком. Но попробуй мне объяснить, за что его любят в правительственных кругах? Ты же своими глазами видел, что министры, ученые и генералы запросто ходят у него в приятелях. Чем ты это объяснишь?

— Да, может, они вовсе и не пылают к нему любовью, — задумчиво протянул скульптор, — а просто используют его в своих интересах. Позволяют ему готовить баранье рагу, потому что он лучше других умеет это делать… В Америке было то же самое: его передавали с рук на руки, из дома в дом, когда собирались жарить сало на костре, как, бывало, прежде, дома. Он лучше всех умел и вертел смастерить, и костер разложить, и обставить все как положено… А ну его к черту, этот треп дурацкий, давай с тобой лучше выпьем! — вдруг воскликнул он.

Но тут и я настолько вошел в раж, что тоже повысил голос:

— Послушай, что я тебе скажу! В тот вечер, оказывается, состоялись крестины. Хозяин виллы, человек с положением, крестил внука, а крестным отцом был наш Глемба! Так что приглашали его не поваром и не для подсобных работ, а как почетного гостя! Он находится в приятельских отношениях со всеми теми людьми, кого ты, по собственному твоему признанию, видел впервые в жизни. Вот уже которую неделю я только тем и занимаюсь, что развожу поручения от дядюшки Яноша к разным высокопоставленным лицам и обратно. Как ты это объяснишь?

— Знаешь что? Выброси ты из головы всю эту чепуху! — посоветовал скульптор. Он был явно раздосадован, потому что вино у него в бутылке кончилось, а две другие бутылки у пьедесталов тоже оказались пустые. Я протянул ему свою, и он тут же запрокинул ее. Добрый глоток вина подействовал на него успокаивающе, и, почесывая мочку уха, он задумчиво произнес: — Если хочешь знать мое мнение, Яноша любят потому, что его можно любить… Все эти высокопоставленные лица жалуют его, как в старину жаловали придворных шутов… Ну и кроме того, он им не конкурент. Ничего ему от них не надо, он готовит им баранину, мастерит мебель и ничего не требует взамен. Конечно же, они его любят, как не любить такого человека… — Скульптор потянул из бутылки, и, судя по всему, его захватил собственный ход рассуждений, потому что он с увлечением продолжал: — Простая душа наш Янош… как есть простой человек. Такие почти перевелись теперь. — Он помолчал, призадумался. — А может, как раз и не перевелись. Мало ли их, простых людей, ходит по белу свету… Только ведь всех не полюбишь, вот и выбираешь себе кого-то одного… И этот один символизирует всех прочих. Можно и так сказать: наш Янош — это символ. — Он опять потянул из бутылки, затем водрузил ее себе на лоб и, балансируя ею, продолжил: — Жил да был во времена о́ны народ, а потом пропал куда-то, и вместо него остался один Янош… — Он подхватил бутылку и резко засмеялся. — Теперь Янош — это народ! Этакий искусственно изобретенный народ! — Он ткнул мне в грудь пальцем. — Вот в чем разгадка тайны, которую ты пытаешься разрешить, приятель! Янош — это народ! К тому же очень подходящий, покладистый: ничего от вас не требует, стряпает вам баранье рагу и при этом олицетворяет народ. Даже, я бы сказал, подает его в лучшем виде: ведь народ в подлинном своем обличье — малоприятного, требовательного и задиристого нрава. Зато наш Янош — он и добрый, и незлобивый, хоть и искусственно выведенной породы… Ну, как тебе мое толкование?

Скульптор уставился на меня торжествующим, хотя и несколько осоловелым взглядом.

— Возможно, ты прав, — согласился я без всякой убежденности.

Беседа со скульптором ни в коей мере не удовлетворила меня. В его объяснении все представало слишком упрощенно и слишком многое оставалось неясным. Совершенно не объясненным оставался вопрос, откуда у Глембы такое чувство внутренней уверенности.

Если вся его жизнь, как утверждал скульптор, действительно сплошное невезение, то впору разве что убиваться над своей горькой долей. Тоска и отчаянье должны грызть человека днем и ночью, вызывать в нем жалость к самому себе и сострадание окружающих, а Глемба, напротив, гордится собой. Он неколебимо уверен, что судьба его со всех точек зрения сложилась удачно, во всяком случае по меркам, установленным им самим. Он всегда и во всем поступал правильно, жизнь подтверждала это в каждом случае, словом, он — человек гармоничный, а стало быть, счастливый.

Сопоставив истинное положение Глембы с тем, каким он его себе представляет, любой нормальный человек путем логических рассуждений неизбежно придет к выводу, что Глемба — не в своем уме. Да, конечно, все так… Глемба — блаженный, юродивый, чокнутый, каковым и считают его в селе…

И все же дело обстоит не так просто. Из глубин моей памяти всплыло множество портретов деревенских — и не только деревенских — дурачков, и все они походили друг на друга тем, что по причине полного или частичного помрачения рассудка теряли чувство реального, у них смещалась способность реально оценивать ситуацию и вырабатывалось ложное представление о мире и о самих себе. Да, действительно, все они были похожи друг на друга и в то же время резко отличались от Глембы. Они были схожи в том, что принимали насмешки, издевки, презрение, а иной раз и жестокую оценку окружающих, подчинялись и жили соответственно месту, отведенному им в жизни общества.

Глемба же восстает против общественного мнения, вернее, просто плюет на него, и делает это отнюдь не без причины. Как ни крути, а есть несколько черт, которые коренным образом отличают его от заурядного дурачка.

Его отличают гордость и умение во всем обходиться без посторонней помощи, несмотря на собственную неполноценность. Возможно, втайне он богат, а если и не богат, то не беднее других. Во всяком случае, он не настолько беден, чтобы принимать подаяния от кого бы то ни было. Деньги он презирает, но они у него водятся — по крайней мере в пределах необходимого. А перечисленное ставит под сомнение тот факт, будто он — человек неполноценный…