Дюла Чак - Глемба

Все это подкрепляло мою уверенность, что Глемба и есть тот самый человек, кто нам нужен. Про себя я заранее решил: заплачу, сколько ни запросит. С таким умельцем грех быть прижимистым.

В период томительного ожидания Глембы я подметил, что хотя всяк и каждый превозносил на все лады его умелые руки и разносторонние способности к ремеслу, но, как только заходила речь о нем как о человеке, ни от кого нельзя было вразумительного слова добиться. Односельчане Глембы лишь неопределенно хмыкали, когда я пытался выспрашивать о нем… «Вроде бы человек он порядочный…» — кивали мне в ответ, не поясняя, что подразумевается под этим «вроде бы». Если же я допытывался настойчивее, то от меня попросту отмахивались или бормотали: у него, мол, шариков не хватает или, наоборот, лишний завелся. Одни говорили, что Глемба с придурью, другие считали, что он себе на уме. То мне приходилось слышать, будто котелок у него варит не хуже, чем у иного министра, а то — будто он бестолочь несусветная. Во всяком случае, из всех этих рассказов я не вынес какого-либо четкого и определенного представления о Глембе. Более того, противоречивые суждения сельчан только усиливали сумятицу в моих мыслях.

Постепенно я пришел к убеждению, что Глемба — загадка не только для меня, но и для всей округи.

И это казалось тем более непостижимым, что Глемба родился и вырос в Морте, что он прожил здесь всю жизнь, за исключением нескольких лет, проведенных в Америке. Но ведь не пребывание в Америке сделало его странным человеком — все в один голос твердили: «Он и раньше был какой-то чудной».

Однако больше всего удивило меня сообщение, что когда-то Глемба жил в нашем теперешнем доме. Я узнал об этом от своего ближайшего соседа, реформатского пастора, когда как-то воскресным днем по пути из церкви домой он остановился у забора поздороваться. Мы и прежде раскланивались друг с другом, но отношения наши не выходили за рамки сдержанной вежливости и даже некоторой скованности. По первому, беглому впечатлению пастор показался мне славным человеком, и, несмотря на разницу в мировоззрении, я чувствовал, мы могли бы сойтись и покороче. Однако он попыток к сближению не выказывал, а мне навязываться со своей дружбой тоже не хотелось.

Я занимался тем, что истреблял сорняки высотой в человеческий рост, разросшиеся вокруг дома и по всему участку, сражаясь с ними при помощи лопаты, мотыги, а иной раз и кирки, чтобы подсечь самые корни. Погода стояла слякотная, и я был по уши в грязи, пот с меня лил градом, а тоска и злость перехватывали горло: ну чем я хуже других дачников, сидел бы себе резался в карты да винцо потягивал, а тут вместо этого надрывайся в тяжкой работе, к тому же совершенно бессмысленной — сорняки уже успели отцвести и рассыпать семена, и на будущий год придется начинать войну с ними по новой.

Пастор выслушивал мои сетования в молчаливом согласии, а сам тем временем снял с себя поношенное облачение и повесил его на руку. Это был плечистый мужчина с умным, внимательным взглядом и сильным подбородком; кисти рук его, покоящиеся на верхней планке штакетника, жилистые и узловатые, могли принадлежать любому местному крестьянину.

— В прежние времена дивный тут был сад. — Пастор пробежался взглядом по всему участку. — Виноград, яблони, диковинные плодовые деревья и овощи разные прижились тут отменно. Ничего не скажешь: Глемба — мастер чудеса творить.

— Глемба? — переспросил я в полном изумлении.

— А как же, — кивнул пастор. — Он жил тут. Прежде дом этот принадлежал старому Перестеги, а Глемба женился на его дочери. Но прожили они всего полгода, потом разошлись. Старик Перестеги умер, а вдова с дочерью, если не ошибаюсь, переехали в Пешт. С тех пор дом и участок стали собственностью кооператива… Ну и все хозяйство пришло в запустение… Два года дом использовали под общежитие для рабочих, а там и вовсе забросили.

— Странно, — начал я и сразу же спохватился: а что, собственно, тут странного? Почему Глемба не мог жениться, а потом развестись? Такое с кем угодно случается. — Я имею в виду, — пояснил я, — странно, что никто и словом не обмолвился, будто Глемба тут жил… Да и вообще, — вырвалось у меня, — мало путного мне удалось узнать об этом… мастере! Люди болтают о нем разное и, по-моему, за что-то его не любят.

— Не любят, — кивнул пастор, — потому что не понимают его.

— А по-вашему, что он за человек? — не удержался я от вопроса, надеясь, что наконец-то получу своего Глембу в готовом, расшифрованном виде.

Пастор пожал широкими угловатыми плечами.

— Мы почти не сталкиваемся, — пробурчал он. — В церковь он ходить не охотник. — Должно быть, от него не укрылись мой выжидательный интерес и последующее разочарование, потому что, чуть подумав, он добавил: — Я и сам не знаю, кто он: чудак или божьей милостью талант.

— Талант? — вконец сраженный, переспросил я. — Но в чем же?

— Да и талант, пожалуй, уже заглох в нем… — закончил свою мысль пастор.

И вот наконец настал день, когда мы с Глембой встретились. Было раннее утро, жена с сынишкой еще спали, я же, пребывая на грани сна и бодрствования, прислушивался к оживленной возне мышей.

Вдруг снаружи раздался стук. Отодвинув табуретку, которой мы подпирали незапертую дверь, я выглянул. Плотный коренастый мужчина лет пятидесяти в синей рабочей спецовке стоял у порога. На голове у него красовался натянутый на уши потрепанный берет, одинаково популярный как среди сельских жителей, так и у рабочей братии, а на ногах были резиновые сапоги; из-за голенища выглядывал сложенный в несколько раз еженедельник «Жизнь и литература».

— Я — Глемба, — представился он.

Мне с трудом удалось бы — даже при большом желании — сдержать бурный взрыв радости.

— О, господин Глемба! — Я распахнул руки и даже слегка обнял его. — Мы вас заждались! Проходите, сделайте милость… Смотри, кто к нам пожаловал! — бросил я жене, которая, толком не очнувшись от сна, выглянула из комнаты, а затем, через баррикаду из своей раскладушки и составленной посреди кухни посуды, пробрался в угол, к бутылке с палинкой. — Свари кофе! — распорядился я. — Или лучше чаю? — вопросительно взглянул я на Глембу. — Приготовь и чай, и кофе, — подсказал я жене, предваряя ответ Глембы. И опять обратился к гостю: — Вы уже завтракали, господин Глемба? Господи, как же мы вас ждали! Взгляните, каково нам приходится… А кроме вас, помощи ждать не от кого!..

— Хорошо бы печку сложить… — начала было жена, разжигая спиртовку, но я перебил ее:

— Далась тебе эта печка, будто у нас других забот нет! В доме сквозняки гуляют, с потолка течет, от холода и сырости не знаешь куда деваться… Прошу вас, — я протянул Глембе стаканчик палинки на подносе, как полководцу-победителю подносят ключи от покоренной крепости.