Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

Пятак поглядел на Бо, махнул на него микрофоном:

– Бо, пошёл отсюда.

– Пошёл сам, урод, – счастливо сказал Бо, газанул своим примусом и слетел со сцены, чуть не задавив какую-то девчонку.

Пятак набрал воздуха и прорычал:

– Работает «Маркус Вольф»!!!

Толпа завыла и вскинула руки, Вырвиглаз вскочил на скамейку, Катька ловко толкнула его под коленки, и Вырвиглаз свалился на землю. Упырь открыл свои молочные зенки и вовсю смотрел на будущую легенду русского рока.

Появились остальные музыканты, четверо, Пятак взял гитару и заиграл. Раньше он на барабанах лабал, я говорил, теперь вот и гитару освоил. Это и понятно – какой рокер без гитары?

Сначала музыка была спокойная, почти классическая, что-то вроде фламенко. Но постепенно она набирала оборотов и злости. Это было уже не чистое гитарное соло, к Пятаку подключился бас, подключился ударник, подключились мрачные клавиши, будто вызванный музыкой появился ветер, причём не слабенький хилый ветерок, а настоящий ветрина. Он раскачивал верхушки сосен, срывал с них ещё не сорванные прошлогодние шишки, швырялся в публику. Зашевелились подвешенные к соснам фонари, тени стали перемешиваться со светом.

Народу как-то стало больше, казалось, что музыка вытягивает из леса странных косматых людей, похожих на леших. Некоторые лешие были мне знакомы, других я видел впервые, наверное, это были настоящие поклонники, приехавшие откуда-то. У многих на плечах болтались трёхцветные флаги, а из-под потёртых джинсовых курток смотрел сквозь чёрные очки мужчина с опасным лицом.

Вырвиглаз снова забрался на скамейку и теперь свистел и размахивал флагом – у него тоже оказался флаг.

Музыка сжималась в тугой пружинный комок, музыка распрямлялась, выбрасывая в разные стороны крючковатые железные щупальца, щупальца цепляли, зацепили и меня. Пятак вроде ничего и не пел, но как-то все вокруг втянулись внутрь пространства, очерченного ритмом, как-то стукнулись друг о друга лбами…

Не знаю, как это получилось, но через некоторое время я обнаружил себя орущим. И Катька, и Вырвиглаз, и Упырь, они тоже орали и подпрыгивали на скамейке. Катька стукала кулаками в круглую спину впередисидящего мужика, он, кажется, на маслозаводе работал, мужик иногда оглядывался, дышал пивом и безумно улыбался, ветер гнул сосны, фонари болтались.

Потом музыка обрезалась. Неожиданно и сразу, будто вырубили свет.

Народ ещё некоторое время шевелился в полуконтуженном состоянии, затем принялся оттаивать. Некоторые возвращались на скамейки, другие прислонялись к деревьям, а многие и просто на землю опускались. Вырвиглаз потёр горло, достал кулёк с семечками, принялся бессмысленно грызть.

Музыканты тоже пребывали в состоянии отключки, ударник как ненормальный чесал ладони. Пятак стоял на краю сцены и жадно пил воду прямо из большой пятилитровой бутылки.

Упырь глядел на меня ошалелыми глазами, Катька достала из рукава маленький флажок и интеллигентно размахивала им над головой. Вырвиглаз грыз семечки, очистки плевал во впередисидящую круглую спину, но спина была упруга, очистки отскакивали.

Пятак напился, бросил бутылку на сцену, вернулся к микрофону.

– Теперь «Мунк» идёт, – сказал он.

«Мунка» я ещё не слышал, слышал только о нём. Трек три недели висел в областном топе, по слухам, на него обращали внимание ребята из столичных рекордзов, по слухам, он должен был стать хитом металлического лета. Все, кто был знаком с «Мунком», отмечали удивительную гармонию текста и музыкальной основы, КиШечники от восторга жевали собственные ботинки, Арийцы рыдали как младенцы, ГрОбовщики записывались в «Армию спасения».

«Мунк» бил по вершкам.

– Это я Пятаку идею подсказала, – похвасталась Катька. – «Мунк» – реальный, не то что всякие там трусы-колдуны.

Надо было что-то сказать, ну чтобы пнюгой не стоять, ну я сказал:

– Странное название.

– Чего странного-то? – Катька подбросила флажок, поймала.

– Да так. Странно. Что это вообще означает?

Катька постучала флажком по голове, тоже мне Джоконда.

– Дурак, ты, Леденец. – Вырвиглаз плюнул под ноги. – Тут же всё понятно.

– Что понятно?

– Да всё понятно. Это в честь Эдварда Мунка названо.

Я слушал.

– Ну, давай, спроси, кто такой Эдвард Мунк? – Вырвиглаз обобрал с губы семечные очистки.

– Кто такой Эдвард Мунк?

– Это такой художник, – влез Упырь. – Он нарисовал кричащего человека…

– Даже он знает. – Вырвиглаз указал пальцем. – Один ты полено и жаба неграмотная. Может, ты и кто такой Маркус Вольф не знаешь?

Про Маркуса Вольфа я слышал, он недавно умер. Серьёзный был человек.

Пятак на сцене громко подышал в микрофон.

– «Мунк», – повторил он.

И тут же ударили басы. И вступил Пятак:

– А-а-а-а-а-а-а!!!

Вошло соло, и почти сразу же ударные.

– А-а-а-а!

С сосен посыпались не шишки, а хвоя, с элеваторов возле станции сдёрнулись жирные голуби, заметались в синем свете, я видел, звякнули стёкла в окрестных домах, завыли сигнализации на машинах, пространство содрогнулось и зарыдало, Пятак рычал:

– А-а-а-а-а!

Других слов в песне не было. Но Пятак рычал так, что никаких слов и не хотелось, и так понятно.

– А-а-а!

Песня мне нравилась. Пятак вкладывался. И в голосе у него было… что-то было, короче. Трудно передать. Под конец композиции Пятак уселся на край сцены и бормотал, свесив ноги, хрипел что-то, как якутский шаман, обожравшийся мухоморами.

Замолчал. И все тоже молчали.

– Дальше неинтересно, – сказала мне прямо в ухо Катька. – Петька сказал, что всего петь не будет, так, пару песен, у него горло сегодня болит. Пойдём, погуляем немного?

– Пойдём. – Я поглядел на Упыря.

– Я ещё посижу, – неожиданно сказал Упырь, – посмотрю. Интересно.

Катька слезла со скамейки, и я. Вырвиглаз, конечно, остался.

Мы уходили от сцены, сначала я думал, что мы просто идём, к «Замку» или к «Пружине», но потом понял, что мы идём к оленьку.

Оленёк – это такой камень. Раньше на нём стоял гипсовый оленёнок, говорят, он сохранился ещё от старого деревянного кинотеатра, там справа от входа стоял оленёнок, а слева такая же гипсовая собака. Дети почему-то очень любили этого оленька и всё время таскали родителей к нему, а потом какая-то пьяная мразь оленёнка свалила и разбила. А камень остался. Через год он оброс толстым мхом и стали разные странные штуки возле этого камня замечаться. Беспокойные и капризные дети, если их поставить на камень, успокаивались и больше не капризничали. Если зубы сильно болели, он тоже помогал, от спины, но это не всем.

Ещё странные штуки происходили возле оленька. Если подходил к нему какой-нибудь по-настоящему дрянной человек, то с этим человеком в скором времени обязательно случалась большая неприятность. И нередко со смертельным исходом. Так что люди с сомнительной репутацией подходить к оленьку опасались. Поэтому возле него всегда было чисто, никаких окурков, никаких бутылок, никаких пакостей.