Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– Где?

– На ошейнике. От убитой собаки.

Я протянул Катьке ошейник. Никаких пятен там, конечно, нет, но надо же было что-то соврать.

Катька разглядывала ошейник долго, потом сказала:

– Да, пятна есть… Ладно, мы возьмём. Вещь на самом деле интересная. Оформим как дар. Потом придёшь, на следующей неделе, мы тебя запишем в книгу почётных дарителей…

– А может, это… – замялся я. – Ну, что-нибудь такое…

Девицы-красавицы напрягли внимание. Я набрал воздуха и сказал погромче:

– У собаки Секацкого теперь будет настоящий дорогой ошейник!

Вышивальщицы мощно двинули ушками в мою сторону. Через неделю полгорода будет знать, что в краеведческом музее хранится настоящая собака Секацкого с настоящим ошейником.

А Сенька уже знает.

– Чего мелешь? – разозлилась Катька.

– Советую сделать билеты платными, – сказал я. – В ближайшее время ожидается наплыв посетителей. Купишь себе коромысло.

Катька открыла от моей наглости рот, а я с чистым сердцем отправился домой.

День явно удался.

День явно не удался. С субботами такое бывает.

Едва я вышел из музея, как сразу увидел его. Упыря.

Упырь стоял возле десятого магазина и жевал булку. В этом они с Вырвиглазом были похожи, любители пожевать. Я оглядел окрестности. Бежать бесполезно – Упырь меня поджидал, заметил, замахал. Скорее всего он проследил за мной, сволочь бледнолицая, нет мне покоя. Ну что ему дома не сидится, а? Неужели у него дома ничего интересного нет? Компьютера у него дома, что ли, нет? Посидел бы, поиграл во что-нибудь, поел бы пиццу, попил бы соку… Нет, он за мной будет болтаться, встречаться как бы случайно на пути, трепаться рядом с магазинами, бродить вдоль по моей улице, возникать в окне моём глазами своими…

Я направился к лошади.

Говорят, что, если лошадь как следует испугать, она начнёт пинаться и кусаться. Лягаться то есть. Вот я сейчас испугаю эту дурацкую кобылу, а она ухнет задней лапой, то есть копытом, и прямо в лоб Упырю.

Нет, я не верил в то, что так может получиться, но всё равно зачем-то стал пугать конягу.

Упырь приближался со счастливой рожей. Я принялся зверски скалиться, клыки показывать, думал, может, дрыгнется всё-таки, но коняшка не дрыгалась, такая была, ко всему привычная, видимо.

Тогда я стукнул лошадь кулаком по носу. С таким же успехом я мог стукнуть кулаком по столетнему дубу. Эффект тот же. На секунду конь заинтересованно скосился на нос, затем опять утратил ко мне всякий интерес.

Тогда я его ущипнул. Хорошенько, с вывертом, за щетинистую переносицу.

Эта сволочь в меня чихнула. Не так, как верблюд, так по-интеллигентски, по-лошадиному, одни брызги, но всё равно неприятно.

– Здорово! – приветствовал меня Упырь издали. – Ты к Кате ходил, да?

Я вспомнил «Последнюю войну». Главу, где у профессора Блэксворта возникли разногласия с его подопытными орангутанами. Один старый самец решил установить новую иерархию и покатил на Блэксворта бочару, но хитрый и опытный профессор ловко восстановил своё положение в стае. Он набросился на орангутана и сильно укусил того за ухо. Это было так неожиданно и брутально, что все остальные обезьяны признали превосходство Блэксворта, и он быстро восстановил авторитет человечества над приматами.

Я решил последовать примеру Блэксворта и укусил лошадь за мясистые фиолетовые ноздри. Не скажу, что мне это понравилось, но что-то же надо было делать? Упырь приблизился на расстояние удара.

Я кусал.

Но чёртова родионовская лошадь была совершенно невозмутима. И неуязвима. Я грыз её малоаппетитные ноздри, а она ничего не делала. Не лягалась, не брыкалась, стояла сама по себе.

Вру всё это я, не кусал я лошадь. Всё-таки я не безумец. Не полный безумец.

– А я гляжу, ты или не ты? – Упырь подошёл.

Это я.

Интересно, если бы кто-нибудь со стороны увидел, что я кусаю лошадь? Тогда уж точно про наше семейство стали бы рассказывать весёлое.

Я решил. Что буду жить дальше. Как ни в чём не бывало. Что постараюсь, изо всех сил постараюсь про всё это не думать. Потому что, если будешь думать, крыша соскочит, это точно.

И я решил. Решил, что буду считать это гуманитарной помощью. Только так. Только тогда все это можно будет пережить. Денис. Парень с проблемами. Надо его поддержать. Надо ему помочь. Ему трудно жить.

Да, неприятности притягиваются, это точно.

Хотя это до меня ещё придумали. Народ типа. Вроде как пришла беда, отворяй ворота, полоска чёрная, полоска белая, ну и так далее.

И великие учёные тоже. Ну, вот Ньютон. Всё друг к другу притягивается. Большое яблоко притягивает маленькое яблоко, они стукаются. Накроши в таз мелкой пробки – и она собьётся в кучу.

Так и в жизни. Всё в кучу.

Вот у меня брат. Сенька. Он помешан на кладбищенстве всяком, я к этому привык. А тут ещё Упырь. И Упырь свалился на меня только потому, что мой брат психопат. Притянулся ко мне Упырь. Кто мне скажет, что это не так? Никто не скажет.

Правда, я ещё не понял, кто планета, а кто яблоко. Кто поганей то есть, у кого поганская пальма первенства?

Я плюнул на асфальт. Лошадь стояла, смотрела на меня беззастенчивым глазом. Что-то ещё было в её взгляде издевательское и оскорбительное, глядела так, будто всё про меня знала. Я подумал, что всё это было кретински, кусать лошадь, если бы кто узнал, не понял бы ни фига меня. До чего человека довели.

Я пнул эту сволочь в колено, в смысле лошадь пнул. Родионовская лошадь игогокнула.

– А я сегодня проснулся, как на работу, ты прикинь!

– Круто, – сказал я.

– Проснулся, поболтался туда-сюда. А мама на шашлыки стала зазывать, а я ей говорю, не, я не поеду, надоелое, каждую субботу на шашлыки. Папа обиделся немного, но я ему сказал, что в следующую субботу я с ними съезжу… Слушай, а поедем с нами?

– Круто, – сказал я.

– Нормально. А ты куда сейчас собираешься?

Легенды у меня никакой не было запасено.

– Не знаю, – ответил я.

– Пойдём ко мне?

– Не, нет настроения, потом как-нибудь сходим.

– Тогда пойдём к тебе. У тебя дома как-то спокойно. Это потому, что он обжитой, в нём долго люди жили. А у нас всё время дома необжитые, мы часто переезжаем. Только успеем вещи распаковать, как сразу уже уезжать приходится. Мама моя хочет иметь дом из белой глины, такие в Англии бывают…

Суббота была ужасна. Серая паутина, липкая, как хорошая жвачка. Я даже стал жалеть, что нет Вырвиглаза.

Вырвиглаз не зашёл. А я хотел его спросить, откуда он о кино узнал. Но он не сунулся.

Воскресенье было ужасно.

Понедельник был ужасен, как каждый понедельник.

Вторник, среда, ничего хорошего.

Позвонила Родионова.

– Слащёв, ты ещё не сдох?