Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– На чердаке нашёл, – признался я. – В старом доме. В своём в смысле доме.

– Ты где живёшь?

– На Сорок лет Октября. Дом тридцать один.

– Дом такой с наличниками?

– Ага. Но он не наш, мы его давно ещё купили.

Геннадий Иванович задумался и стал смотреть в потолок, явно что-то вспоминая.

– Там раньше жил старый учитель, – сказал он. – Историк. Я у него ещё учился, ну, и многие. Интересный дядька был. – Геннадий Иванович улыбнулся. – Интересный. Рассказывал нам про клад Пугачёва.

– Про что?

– Про клад Пугачёва. Емельяна Пугачёва, бунтовщика. Его отряды проходили через наши места, а учитель верил, что они оставили здесь своё золото. Сказка, конечно…

– Почему?

– Отряды Пугачёва никогда здесь не были. Это легенда. А что касается ошейника… Вполне может быть, это на самом деле вещь старого учителя. Ну, а теперь твоя. Вообще наш учитель воевал в Германии, много оттуда привёз разного. Помню одни часы…

– Может, и ошейник немецкий? – перебил я воспоминания славного детства.

– Нет, ошейник наш, немцы так не делают… Наш, но очень старый. Вполне может быть, девятнадцатый век. Ручная работа. Причём с секретом. Вот гляди сюда.

Геннадий Иванович сдвинул немного в сторону плетёную кожу, и под ней обнаружилась небольшая дверка.

– Что это? – я был поражён.

В голове у меня мгновенно промелькнули всевозможные предметы, приводившие к нахождениям немалых кладов. Золотые жуки, потайные кружки, кортики, фуражки, пепельницы и столешницы. В собачьем ошейнике никто сокровища ещё не находил.

– Сейчас мы откроем… – Геннадий Иванович извлёк из воротника булавку и осторожно поддел дверку.

За дверкой не было ничего. Пустота. Какой-то хлам, похожий на истлевшую траву.

– Нету ничего… – разочарованно сказал я.

– Думал, драгоценности здесь? – улыбнулся трудовик.

– Ну как… Да, думал. Клады находятся ведь…

– Скорее всего это не для кладов, – сказал Геннадий Иванович. – Мне кажется, что в этом тайнике передавались записки. Какая-то большая собака, ну, например, сенбернар, работала почтальоном. А в ошейнике переносила наиболее ценные документы. Ну, или письма влюблённых. Так что можешь считать, что это историческая вещь.

Геннадий Иванович вернул ошейник. Я думал, что сейчас он спросит у меня про отца и придётся что-то соврать, а врать трудовику не хотелось.

– Спасибо, Геннадий Иванович, – сказал я.

– На здоровье. – Трудовик принялся собирать ключи обратно. – Приходи.

– Да, зайду обязательно.

Геннадий Иванович с сомнением покачал головой.

Я ушёл. Навстречу по лестнице шагал радиоэлектронщик с гирей, на лице у него было написано страдание. А правильно – не изобретай сейсмограф, не в Японии живешь.

Погода была хорошая.

Возле краеведческого музея грустно мялась привязанная к шлагбауму Катькина лошадь. Значит, Катька на месте. У неё велосипед хороший есть, но иногда она и на лошади рассекает.

По субботам она всегда в музее, ходит сюда как на работу. Да почему «как», на самом деле на работу, она там числится каким-то хранителем. Хранит бесценные прялки и плошки.

Двери были открыты – в храм культуры всегда должны быть открыты двери – вдруг кто решит приобщиться? Желающих, конечно, немного – местные по двадцать раз в музее побывали, приезжие редко приезжают, иностранцам пока не сезон. А вывеска тем не менее и по-нашему, и по-английски написана. И Катька английский учит. И ещё что-то учит. И ещё чем-то занимается. В жизни нужно быть успешным, так она говорит и старается. У неё даже лицо немного изменилось, стало как-то тоньше. Очки иногда надевать стала, мне кажется, очки ей очень идут. Очки и когда волосы в хвост собирает.

В музее было всё как всегда – пыльно, тихо, пахло лосем. В зале Катьки не видно, две девчонки из краеведческого кружка вышивали то ли сарафаны, то ли другую какую этнографическую дребедень, музыка играла из магнитофончика. Идиллия. Увидели меня и захихикали, дуры.

– Где Родионова? – спросил я.

– Здесь.

Я обернулся.

Передо мной стояла Катька. Катерина то есть. Катя Родионова. В красном русском сарафане до пола, в каких-то других русских примочках, названия которых я не знал, и даже с косой. Коса была искусственная, но Катьке очень шла. Девчонкам идут косы, почти всем.

– Чего смотришь? – спросила она.

А чего мне было делать? Только смотреть. Но сказать долго ничего не мог. Русская красавица, блин, таких по телику не каждый день показывают.

– Чего припёрся-то, Слащёв? – осведомилась Катька.

– Я это…

– Что это? – подбоченилась Катька. – Шёл мимо, увидел лошадь, решил зайти?

– Ну да, увидел лошадь. Это, хочу сказать… Я вот одну вещь принёс.

Я достал из пакета ошейник.

– Чего это за дрянь? – спросила Катька. – Мы здесь лом не принимаем…

– На собаку, – кивнул я на чучело. – Ошейник принёс.

– Нам не нужно, – отвернулась Катька. – У нас своего барахла полно.

– Это не барахло, – возразил я. – Совсем не барахло. Во-первых, это девятнадцатый век…

– С чего ты решил?

– Посмотри на замок! – Я сунул ошейник Катьке под нос. – Такие только в девятнадцатом делали! На Тульском оружейном заводе! За основу взят механизм от швейцарских часов! Это настоящий раритет! Конечно, как хочешь, у Вырвиглаза отец в Кострому скоро едет, сдадим в антикварный магазин в торговых рядах…

– Ну-ну, – в голосе Катьки послышался интерес. – Во-вторых, что там?

– Во-первых, антиквариат, я тебе говорил. Во-вторых, это вещь с историей.

– А историю эту тебе тоже Вырвиглаз рассказал? – осведомилась Катька.

– Почему Вырвиглаз, это предание. Оно в моей семье передаётся, из поколения в поколение…

Катька осторожно потрогала ошейник мизинцем.

– История, между прочим, про любовь, – сказал я.

– Про любовь? С ошейником?

– Послушай историю, а?

– Ну давай, послушаю.

Катька сняла кокошник, ну или что ещё там, с головы и улыбнулась. Русская красавица.

– Так вот. Раньше, ещё в девятнадцатом веке, в нашем городе жили двое влюблённых…

– Мальчика звали Рома, а девочку Юля, – перебила Катька.

– Нет, мальчика звали Краснухин, а девочку Феклиста…

– Как?

– Феклиста. Они любили друг друга, но их семьи были против.

– Ну, да, – вставила Катька. – Так оно и было…

– У мальчика была собака, её звали Куку. Сенбернар. И вот этот Куку таскал записки от мальчика к девочке и обратно, они хотели вместе сбежать в Канаду и деньги уже стали копить, и накопили. И осталось назначить день, и вот мальчик написал записку, запер её в ошейник и отправил к Феклисте. А брат Феклисты взял и собаку выследил и застрелил её из дробовика. И Феклиста и Краснухин в этот день не встретились, и не встретились больше никогда. Через год Краснухин поступил в семинарию, а Феклиста вышла замуж за телеграфиста. Там даже пятна крови остались.