Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– А потом? – спросил я.

– Потом я её провожал за мост, далеко, километра три. Ничего дура оказалась, интересная. Есть о чём поговорить, этого… какого-то читала, короче. Может, сегодня тоже провожу.

– А головастики?

– А, – Вырвиглаз тряхнул куртку, – это меня тамошние придурки отлупить хотели. А я от них убежал, да в темноте в канаву провалился, руку вывихнул.

И Вырвиглаз показал опухшую руку.

– Тебе повезло, – сказал я.

Вырвиглаз серьёзно кивнул.

– Знаешь, прикол какой? – спросил он.

– Не знаю.

– Она тоже баторская. Не, она местная, но тоже типа без предков. Тётка только. Ну, её в батор и устроили, по месту жительства, так сказать.

– Из-за ожога? – усмехнулся я.

– Ну и что, что баторская, – не ответил Вырвиглаз. – Пускай. Вон у меня отец – тоже сирота. И ничего, нормально.

– Ну да, – согласился я. – Это точно.

– Наличие родителей ни о чём не говорит, – рассуждал Вырвиглаз. – Вон у этого твоего Дениса родители крутые, а срали они на него. Они его не искали даже, им плевать.

– Что?

– Знаешь, я что думаю? – Вырвиглаз оглянулся и перешёл на шёпот: – Я думаю, что он на самом деле мертвец.

Я наступил на головастика, неприятное ощущение.

– Ну, помнишь, я тебе рассказывал? Как в Америке жмуриков оживляют? Я думаю, тут тоже это. Они его купили, оживили, а теперь вот он их забодал. Он кого хочешь забодает, он даже меня начал забадывать…

– Чушь несёшь.

– Не чушь. Когда вы потерялись, все кинулись вас искать. Твоя мамаша как ищейка…

– Заткнись, – посоветовал я.

– А что? Ничего постыдного тут нет. Как ищейка – с утра до вечера искала, сама по лесу рыскала. А его мамаша в Москве. И до сих пор, между прочим, там. На биеннале.

– На чём?

– А кто его знает. Ей звонили, она сказала, что приедет, но не приехала. А папашка его – упёр на совещание в Кострому и не напрягся. У него какие-то проблемы опять, между прочим.

Один из головастиков пошевелил лапками, нет, показалось. А нет, не показалось. Наверное, гальваническое электричество, или как оно там называется.

– Говорят. – Вырвиглаз понизился почти до неслышимости. – Говорят, что мать родила его по медицинским показаниям.

– Что? – Я достал из угла совок и веник, стал собирать представителей фауны, а то ещё Сенька опять заявится, восторгам не будет предела.

Ну, а того, вроде как шевелящегося, обметал осторожно.

– По медицинским показаниям, – повторил Вырвиглаз.

– Как это?

– Просто. Знаешь, есть такие болезни, от которых можно вылечиться, только родив ребёнка. Некоторые так и рожают. Родят – и излечатся.

Головастики собрались в совке невысокой безрадостной горкой. В печку их, что ли, кинуть?

– И что это за болезни? – спросил я.

– Понятия не имею, я что, баба, что ли? Вот такие вот чебуреки. Мать его родила, а теперь он вроде как не при делах. Предназначение своё выполнил и может быть свободен. Не, бабки, шмотки – всё это есть, но… Ну, как собака дорогая.

Головастик попытался перевернуться. Значит, жив.

– Ты же только что прогонял, что он оживлённый?

– Кто оживлённый?

– Кто-кто, Денис. Ты же мне сам говорил, что его оживили.

– Да какая разница! – отмахнулся Вырвиглаз. – Он такой же, как мы! Побочный продукт!

– Ты за всех не расписывайся…

– Да брось, Леденец! Ты что думаешь, что твои предки тебя жутко хотели?

Я не стал убеждать. Я никогда не задумывался над этим вопросом.

– Все по залёту, – смеялся Вырвиглаз. – То есть, конечно, по Великой Любви. И по медицинским показаниям!

Зря его опять не побили.

– Слушай, Вырвиглаз, откуда ты всё это знаешь, а? – спросил я.

– Да все жабы болтают, весь город. Говорят, что… Короче, ты же знаешь, что баторских девок посылают работать или на хлебозавод, или в поликлинику. Юлька работает в поликлинике. Так там все про это знают. Про медицинские показания. Какова жаба, да?

– Кто, Юлька?

– Да при чём тут Юлька! Мать Дениса! А прикинь, если он это знает? Как жить?

– Да. Жить дерьмово.

– То-то я гляжу, что он такой… Всё с нами да с нами. Я бы на его месте из дома вообще сбежал бы. Подальше. Ты вот когда-нибудь его родителей видел?

– Отстань, а?

– Не, ты скажи, видел? – продолжал приставать Вырвиглаз.

– Отца. Один раз. Давно.

– Вот видишь! А Денис про них везде звенит, везде ими хвастается…

Мне-то что? Это что, как-то его характеризует особо? Мало ли кого бросили? У него было трудное детство, он убил сорок пять человек, пожалейте его. Да мало ли кого кинули? Меня бы так кинули! Восемь сортов мороженого! Хай энд! У меня «Бентли», жизнь не удалась! Я что теперь, пожалеть его должен?

– А он для них лишь медицинская необходимость. Он им на фиг…

– А ты почему не дома? – перебил я Вырви-глаза.

– А, – тот отмахнулся, – отец в рейсе опять, дома тишина. Я туда редко заглядываю… Кстати, сколько времени?

– Десять.

– Десять?! – Вырвиглаз заволновался. – Во, блин…

– Куда-то спешишь?

Вырвиглаз гляделся в зеркало, причесывался, правда рукой.

– К Юльке. Она попросила ей велик наладить, у неё тётка в Фатьянове, а велик сломался… прокруты… Я у тебя семейник возьму?

– Возьми. Только чёрный. В сарае.

Я подцепил головастика пальцем, посмотрел. Налил в стакан воды, сбросил тварь туда. Она дохляцки перевернулась брюхом вверх.

– Ладно, пока, – Вырвиглаз бросил последний взгляд в зеркало, – я пойду.

Даже не спросил, есть ли чего-нибудь пожрать.

Остался один. Был совершенно спокоен. Даже прилив сил ощущался. Или что-то другое. Медицинская необходимость… Какое мерзкое словосочетание-то! Будто чирей выдавили.

Я вспомнил Упыря. Мне не было стыдно. Стыдно! Какого мне должно быть стыдно?! Мне плевать! Плевать на Упыря! Я стукнул кулаком по столу, стакан подпрыгнул, головастик удачно булькнулся обратно.

Я что, виноват? Он сам виноват! Они сами виноваты. Они это придумали, не я. Загнали меня в угол, я вообще не хотел ни с кем знакомиться!

В окне снова возник Вырвиглаз.

Вырвиглаз – тот человек, который идёт в цирк с лазерной указкой. Чтобы светить в глаза вольтижёрам и сбивать с толку ловиторов, в надежде, что кто-то всё-таки сорвётся.

Сволочь.

– Слушай, у тебя полтинника не будет?

У меня было двадцать рублей. Я отдал.

– Спасибо. Я приглашу тебя на свадьбу. Кстати, выглядишь, как дерьмо.

Вырвиглаз исчез во второй раз.

Никогда это не закончится, никогда. Бесконечность – это восьмёрка на боку, и с этим придётся жить.

Ладно, подумал я, ладно. Потом. Все ещё будет потом, у меня будет ещё время. Много времени. Нанотехнологии сделают своё чёрное дело, мы будем жить долго, почти вечно, и время будет у всех.

Сколько угодно времени, досыта.

Жалость – последнее чувство. Никого жалеть не надо. Ну, не совсем никого. Старушек, больных детей, голодных собак. А больше никого. Будешь их жалеть – только хуже всё кончится. Может, это, конечно, не так, может, я ошибаюсь… Но жалости заслуживают лишь больные и беспомощные. Остальные – нет. Остальных в шею. Только в шею.