Алексей Евстафьев - Добрые книжки

— Не ссы, Лёнчик! — похлопал его по плечу Алексей Николаевич. — Сейчас мы тут во всём разберёмся.

— Надо совершить какое-нибудь нестандартное действо с этим трупом, чтоб он больше не испускал из себя ничего вредного. — вполне смышлёно сказала учительша. — Если б он был вампиром, то можно было бы вбить ему в грудь осиновый кол, но поможет ли нам это в данном случае — я понятия не имею.

— Надо попробовать. Скажи, Леонид, у вас тут, в хозяйственном блоке морга, случайно осиновый кол не завалялся?

— Не завалялся. — клятвенно заверил санитар, бледнея со скоростью январского предвечернего солнца.

— Тогда надо применить радикальное средство, помогающее во всех, умом непостижимых случаях, особенно когда имеют место быть непослушные мертвецы. Нам необходимо окропить тело слезами девственницы. Скажи нам, Леонид, девственницы в морге работают?

— Нет. — ответил санитар, весьма сникнув покляпым носом, причём его увесистая голова невольно принялась покачиваться подобно сломанному маятнику.

— Очень плохо. Вот казалось бы, современный российский морг большого города, и нет ничего: не осиновых кольев нет, ни девственниц… Как же вы тут работаете?..

— Я бы ни за что в другой раз не затронула эту деликатную тему. — более чем заметно притихла учительша, ещё буквально минуту назад решительно буйствующая и примеряющая на себя образ Жанны д’Арк. — Но я знаю, где нам сейчас в морге найти девственницу, без лишних поисков и расспросов. Этой девственницей являюсь я.

Алексей Николаевич недоверчиво осмотрел свою боевую подругу с ног до головы.

— С чего это вдруг вы девственница?

— Так получилось. Дружила я тут с одним немолодым парнишкой, он всё обещал жениться на мне и свадебное путешествие на Кипр, а я только слушала, уши развесив. Думала, что наконец-то мне с мужчиной повезло, и можно перед подругами похвастаться; далеко не каждую из них мужчины обещали свозить на Кипр, а мой пообещал. И ещё обещал кран на кухне починить — что для одинокой женщины совсем не маловажное событие — но в результате исчез без следа, можно сказать, что испарился, и оставил меня в совершенно таком же содержании, в котором и приобрёл.

— Но вы точно уверенны в том, что вы девственница?

— Абсолютно уверена.

— Тогда, Серафима Ильинична, склонитесь над трупом дворника Агафона и окропите его своими слезами. И сделайте это по-возможности побыстрей, пока призрак не собрался с мыслями и не предпринял неожиданной пакости.

Учительша подошла к трупу, нахмурила личико, аккуратно пощипала себя за щёки, но не смогла выдавить и слезинки. Только тихонько прохлюпала носом деликатную сопельку.

— Ну?.. Что же вы не плачете??

— Я не могу просто так взять и заплакать. Мне надо огорчиться на что-нибудь, мне для излияний серьёзный повод нужен.

— Ну найдите себе какой-нибудь серьёзный повод. Вот, посмотрите, здесь санитар Леонид в едва живом состоянии пребывает — разве вам его не жалко? Поплачьте о нём.

— Поплачьте! — жалобно попросил санитар, не имея сил подняться на ноги и слинять из морга куда подальше.

— Нет, меня совершенно не волнует этот человек, с чего бы мне плакать по пустякам. Надо придумать или вспомнить что-нибудь посущественней, тогда я не удержусь и заплачу.

— Ну вспомните что-то весьма грустное из вашей жизни, что-нибудь с назидательным поучением, заставляющим рыдать от отчаяния. Вспомните хотя бы того вашего ухажёра, который жениться на вас обещал, да так и не женился!.. Наверняка он вам и кран на кухне не починил, и много чего другого из обещанного не выполнил — а вы много горьких слёз пролили по этому поводу, уж таков необыкновенный женский характер. Ведь он подлецом был — этот ваш незадавшийся жених?

— Подлецом! — всхлипнула учительша.

— Вот вы к нему со всей нежностью устремились и с некоторой толикой почтительной страсти — а он взял и практически надругался над вашими чувствами. Разве не так дело было, Серафима Ильинична?

Учительша нервно задёргала губками.

— Наверное, он внимательно слушал, когда вы предавались мечтаниям о том, как ребёночка родите, как вместе с мужем нянчить его будете, улыбаясь друг-другу, словно весенние пташечки на распустившейся сирени?.. Слушал и соглашался с вами во всём, и даже имя ребёночку придумал, а потом взял и исчез, как исчезают натуральнейшие подлецы.

Учительша поникла и с мольбой взглянула увлажнившимися глазами на Алексея Николаевича, желая, чтоб он всего этого не напоминал.

— Поплачьте, Серафима Ильинична, пожалейте себя!! Но почему все подруги вокруг вас давно замужем и счастливы, а одна вы, словно прокажённая бродите по свету и вынуждены рассуждать о человеческих слабостях, как о чём-то непозволительном?.. Ну за что судьба к вам так несправедлива, Серафима Ильинична??

Учительша жалобно пискнула, сокрушённо махнула руками и залилась долгожданными слезами. Тоскливым хныкающим дождиком она уронила несколько капелек слёз на тело дворника Агафона и устало отошла в сторонку. Щёки у трупа порозовели, глазные зрачки попробовали постучать по корочке льда, а губы произвели звук, подобный трагическому вздоху, после чего послышалось медленное эфедриновое бормотание.

— Братцы мои! сестричка! простите меня, грешного! — неимоверно скорбно заговорил оживший дворник Агафон. — Кабы я на тот свет в повешенном виде ушёл, то была бы мне неминучая дорога к адовым мукам, но теперь случилось так, что вы меня ожили, а помереть мне теперь суждено собственной смертью. А коли помру я собственной смертью, то не будет на мне смертного греха самоубийства, и за это удовольствие приношу я вам свою беспримерную благодарность. Я ведь не случайно повесился, братцы мои, а от большой кручины на сердце и гнусной прихоти повесился, ибо имел пагубные соблазны до детишек в школе, и еле-еле сдерживался. Но теперь вся эта мерзость позади, теперь мне в райские кущи путь проложен под кимвалы бряцающие и гусли-самогуды — и всё это благодаря вашим стараниям, любезные Алексей Николаевич и Серафима Ильинична, и житейский подвиг этот непременно вам зачтётся на небесах.

— Ну уж, скажите тоже: на небесах!.. — с печальной, но радостной грустью улыбнулась учительша.

— И не только на небесах! — на последнем издыхании проговорил дворник Агафон. — И при жизни ждут вас сплошные утешительные метаморфозы. Вот вы бы, Серафима Ильинична, пригляделись к санитару Леониду — он парень рукастый, сообразительный, он вам и кран на кухне починит. А мне настал черёд покинуть вас насовсем — и я прощаюсь с вами, но не говорю до свидания , а просто ухожу, надеясь, что оставил по себе память добрую и порядочную.

И дворник Агафон выпустил свою одинокую тускло-прозрачную слезинку, протяжно вздохнул и помер окончательно. Всем явственно послышалось, как нечто невидимое и заветное выпорхнуло из груди дворника и нежно обвеяло угрюмое пространство морга. Алексей Николаевич закрыл глаза у трупа, мягко взял под руку рыдающую Серафиму Ильиничну и подвёл её к санитару Леониду, также не способному удержать скорбных слёз.